Город Солнца. Сердце мглы - Евгений Рудашевский

Егоров спешно конспектировал последние слова Максима, отправившего на смерть Зою. Девчонка продолжала издавать неприятные звуки и в агонии прощалась с собственной жизнью, когда возле Ильи Абрамовича что-то глухо хлопнуло. Словно порвалась туго натянутая верёвка. Охнул стоявший рядом Баникантха. Краем глаза Егоров увидел, как тот начал пятиться, а потом повалился навзничь. Илья Абрамович поначалу решил, что Баникантха оступился, готовился прикрикнуть на него. Когда же Орошпа и Тарири, побросав опахала, отпрыгнули в сторону, когда заголосили сидевшие поблизости индейцы, Егоров и сам вздрогнул от испуга. Вскочил со стула, уверенный, что к нему, никем не замеченная, подкралась змея. Увидел, что Баникантха лежит на спине. И в груди у него, чуть ниже ключицы, торчит древко оперённой красными перьями стрелы.

Нападение шестидневной давности и смерть Баникантхи всех переполошили. Лиза тогда была уверена, что увидит несущихся из полумрака джунглей разъярённых туземцев, но стрела оказалась единственной. Отследить человека, выпустившего её, не удалось. Егоров с такой прытью, голый по пояс, занырнул под пластиковый стол, словно его столешницу не могли пробить ни стрелы, ни копья; не показывался, пока его не подозвал Лизин отец, а часом позже успокаивал всех с невозмутимым видом. По словам Егорова, экспедиция столкнулась с кучкой аборигенов, сделавших двухметровый куб и четырёх угловатых истуканов своим дикарским капищем. Аборигены терпели чужаков, а потом огрызнулись, увидев, что те смеют приносить кровавые жертвы местным богам. Прозвучало не очень убедительно.

Лиза думала, кто-нибудь из нанятых индейцев непременно сбежит. Никто не сбежал. Кандоши и агуаруна как миленькие последовали за остальной группой. Вместе спокойнее. Лагерь свернули за час. Выдвинулись в поспешности, словно в километре оттуда их ждали королевские номера в пятизвёздном гостиничном оазисе. Баникантху не похоронили. Оставили лежать со стрелой в груди.

Баникантха никогда не нравился Лизе. Его покрасневшие, налитые туманным довольством глаза, и бордовые от бетеля дёсны, и коровья покорность, с которой он сносил любые оскорбления, – это и многое другое, включая общую червеподобность, отталкивало от индийца. Но Лизе было его жаль. Даже такого, как Баникантха, найдётся кому оплакать. Всю экспедицию он шёл неприкаянный. Смешно, но в джунглях индиец продолжал одеваться в неуместную здесь долгополую рубашку, будто лишь ненадолго выглянул за границы Ауровиля прогуляться по ближайшему парку. Его не приняли ни метисы, ни индейцы. Рядом не было даже сикха Сатунтара, отказавшегося лететь в Перу и в последний момент решившего сбежать от людей Скоробогатова из Ауровиля к родителям в Амрицар. Баникантхе оставалось прислуживать Егорову да терпеть выходки Салли. В Пудучерри у него жена и две дочки. Следят за крохотной, на пять номеров, гостиницей, которую арендовал и обустроил Баникантха. Работа на людей Скоробогатова помогла его семье уйти с улиц. Завидев Аркадия Ивановича в верхнем лагере под Икитосом, индиец повалился на колени. Молитвенно сложил руки и, весь в слезах, принялся благодарить Скоробогатова. А теперь его убили. Он мёртв. Как и Зои. Как и Хорхе.

Всё зашло слишком далеко.

Экспедиция осталась без спутниковых телефонов, лишилась части людей и снаряжения, но непоколебимо продвигалась вперёд. Продиралась сквозь колючие заросли, на тросах и в плоскодонках переправлялась через речные разливы, вырубала на своём пути переплетённые ветви и лианы. Последние куры, не выдержав влажного климата, издохли и отправились в котлы. Последние вьючные мулы пали от болезней, пришлось распределить их ношу среди людей. Каминное кресло и ящики со взрывчаткой перекочевали на спины носильщиков.

Утомление одолевало.

К середине января Макавачи обещал начало сухого сезона, а значит, ещё три недели предстояло идти под ливнями. У Мехии, помощника доктора Муньоса, позавчера случился срыв. Парень был совсем молодой, ровесник Лизы. Завалился в лужу под древовидным папоротником и сказал, что больше не сделает ни шагу. Плача, предлагал пороть его, клеймить раскалённым клеймом и резать ножом. Вставать отказывался. Доктор Муньос провёл с ним полчаса, прежде чем подействовало успокоительное. Мехия постепенно опомнился. Оставленные под охраной двух агуаруна, они вскоре нагнали экспедицию – сейчас группа продвигалась не столь резво и упорядоченно, как в первые дни. О поддержании общего строя никто не говорил. Случалось, отставшие набредали на уже подготовленный ко сну лагерь. Расплачивались ночным дежурством.

От Омута крови в экспедицию отправились тридцать пять человек. Их число сократилось до двадцати семи. В ближайшую неделю джунгли могли забрать ещё двоих или троих. Хинеса Эрнандеса подкосила перемежающаяся лихорадка, по утрам и вечерам ударявшая по нему жаром и болями то в груди, то в животе, то в ногах – всякий раз жалобы метиса отличались. Лекарства доктора Муньоса ему не помогали. Эрнандесу, как и Диасу, страдавшему от дизентерии, нужен был отдых.

Хуже всего приходилось Диме. Скоробогатов хотел оставить его возле истуканов, и Лиза не спорила с отцом. Когда же Максим, одолев презрение и гнев, пришёл к Аркадию Ивановичу со словами, что готов лично нести Диму на себе, Лиза поддержала Максима. Приказала доктору Муньосу перед отправлением осмотреть Диму, сделать ему уколы. Отец запретил кому-либо из своих людей прикасаться к носилкам, которые Максим наспех укрепил и обмотал кусками брезента.

Максима заставили гнуться под тяжестью рюкзака и нескольких вещевых сумок. Нагрузили его как обычного носильщика из кандоши. Рюкзак и сумки не помешали Максиму в паре то с Аней, то с Покачаловым тащить носилки с Димой. Они обособились от остальной группы, хотя Покачалов по-прежнему наведывался в палатку Скоробогатова и участвовал в общих собраниях.

Вчера Дима впервые попробовал идти сам. Его ноги за дни вынужденного бездействия отчасти зажили, но слабость не позволила пройти и нескольких километров. От трости не было толку, а сделать Диме костыли никто не взялся.

Максим с Аней и Димой ночевали в бывшей женской палатке, её теперь устанавливали вплотную между тентами агуаруна и метисов, хотя за прошедшие четыре дня пленники едва ли задумывались о побеге. Были подавлены смертью Зои и Хорхе, к тому же истощены из-за болезней и необходимости тащить носилки.

Лиза иногда подсаживалась к ним после ужина под костровым тентом. Не пыталась с ними заговорить. Не пыталась выведать у Максима, что же с ним случилось в Пасти каймана и как ему удалось выжить – судя по горбинке сломанного носа и приметной хромоте, Артуро действовал жёстко, хоть и бестолково. Лиза молча прислушивалась к их усталым разговорам. Следила, как Аня ухаживает за братом, как ведёт себя с Максимом: отдыхает, положив голову ему на колени или плечо, общается с ним улыбками, растирает ему затёкшие плечи. Между ними не было особой нежности, но чувствовалось доверие.

Лиза вспоминала поцелуй Максима в клушинском лесу. Под весенние крики птиц, под отдалённый шум гудевшей автострады. Вспоминала его осторожные прикосновения. Не знала, могла ли, да и хотела ли оказаться на месте Ани. Лишиться всего, в том числе надежды на спасение, но обрести… безраздельную и не пугающую тебя привязанность. Впервые в жизни отпустить окружающий мир, не пытаться его контролировать и знать, что тебя защитят. Потому что ты – это два сердца, два сознания, две души. Как в той дурацкой арабской притче. «Открой двери, это я». – «Прости, для нас двоих тут нет места». – «Открой двери, это ты». – «Проходи, двери открыты». Или не дурацкой… Лиза никогда её не понимала.