Сердце Дракона. Двадцатый том. Часть 2 - Кирилл Сергеевич Клеванский

который учил его валить деревья и ставить крышу. Да, точно, ему же надо было поставить крышу в их маленьком доме, который все почему-то называли “большим сараем”.

Забавные смертные… На седьмом небе, он… хотя нет, он не хотел вспоминать про седьмое небо и тех, кто назвал себя богами.

— Ты займешься забором? — спросила она, допивая чай и поднимаясь со стула. — Надо поправить изгородь, а то мало ли — лисы заберутся в курятник.

Он сдержано кивнул.

Точно.

Забор. Калитка покосилась, петли под засов заржавели и раскрошились, да и сама изгородь требовала ремонта.

— Ночью дождь был, так что в бочке есть вода, — напомнила она около самого выхода. — Только смотри аккуратней — ночью заморозки были, она успела покрыться льдом.

Он снова кивнул.

— С тобой точно все в порядке? — прищурилась она.

Он отвлекся от своего супа и посмотрел за окно, где на мир постепенно опускалась осень.

— Да… наверное, — немного неуверенно ответил он. — Мне показалось, что… я что-то забыл… или вспомнил?

Она только засмеялась. Звонко и легко. Скрывая в этом смехе все заботы и переживания, оставляя на поверхности лишь мягкость и тепло.

— Ну, как вспомнишь свое имя, обязательно мне расскажи!

И с этими словами она ушла. Он еще какое-то время разглядывал стол и миску, а затем поднял взгляд на крышу. Ему на какое-то мгновение показалось, что он уже правил свод их дома… что уже когда-то поправлял забор и купался в холодной бочке и… почему-то он вспомнил черного кота — вечного спутника Мэб.

Странные мысли странного утра.

Выдохнув и покачав головой, он доел, поднялся из-за стола и вышел на улицу. Осень постепенно сменяла лето, обряжая мир в темное злато и медь.

Опустившись на крыльцо, он улыбнулся странному наваждению, после чего отогнул доску в лестнице и достал свое любимое, пусть и единственное, изобретение. Ронг’Жа.

Пальцы тронули струны, и мелодия полилась из сердца в мир.

Касаясь струн, он откинулся на деревянном крыльце, его взгляд устремился к бескрайним просторам природы, расстилающимся перед ним. Пейзажу, сотканному из нитей изумрудной травы и мириада цветов, танцующих под легким ветерком. Лес возвышался почтенными стражем, зеленой стеной, отделяя спокойствие их луга от внешнего мира. Его силуэт вырисовывался на фоне лазурного неба израненными временем старым памятником тем временам, о которых не вспомнили бы даже боги.

Улыбнувшись тем далеким снам о временах, когда он был лишь деревом посреди мертвой земли, наблюдая за тем, как жизнь постепенно зарождалась, делая свои первые неуклюжие шаги, он убрал инструмент и спустился вниз. Коснулся трав, вдохнул воздух и снова улыбнулся.

Сегодня с ним что-то было не так, но… это не важно. Наверное, не важно… или будет неважно…

Он лег на мшистую землю, вдыхая ароматный воздух Велесова леса. Одного из немногих Старших Богов, кроме Ляо Феня, с кем любил проводить свободное от походов к Вратам время.

Отголоски пения птиц и шелеста листьев раздавались вокруг него. Он закрыл глаза и почувствовал, как вибрации вечной мелодии просачиваются в его вены — песня, которая была стара, как сама земля. Как те семь мгновений, что разделяли рождение мира и рождение его — мертвого древа посреди мертвой земли.

Звуки жизни в ее безупречной чистоте — шелест листьев, журчание ручья, далекий зов птиц — наполнили воздух вокруг него, звуча едва заметным сердцебиением мира.

Его чувства, такие незнакомые боги, но столь же тривиальные для смертного, открылись для дикой силы жизни вокруг него — хрустящий аромат сосны и подземный запах трав просочились в него, вплетая и его самого в ткань мира. Он почувствовал, как деревянное крыльцо за спиной покрывается пыльцой от прикосновений крыльев пчел и бабочек, как выветрившаяся земля луга дышит и каждым выдохом отправляет в путь семена новой жизни.

Открыв глаза, он увидел величие неба — лазурное море, усеянное ватными облаками, которые мягко меняли форму, переходя из одного сказочного образа в другой. Как будто они пытались рассказать истории, написанные на небесах, мимолетные рассказы, набросанные каплями влаги и отблесками света.

Почувствовав родство с окружающим миром, он сделал глубокий вдох, его грудь расширилась, приветствуя поцелуй ветра. И вместе с ветром он ощутил глубокую связь, которая распространялась на каждую травинку, каждый шелестящий лист, каждое облако, украшающее бескрайние просторы неба. Это было сродни тому, как если бы он вдруг стал… всем. Всем, что его окружало. Но не пытался этим завладеть, не пытался заменить, а лишь стоял вместе, один к одному, не делая различия и не проводя границ.

В пульсирующем сердце дикой природы он отдал своё сознание всеохватывающей симфонии жизни. Пейзажи размывались, линии, разделявшие смертного, бога и мертвое дерево исчезали с каждым вдохом и выдохом, что он, как сама земля, делал вместе с ветром.

Он был в шелесте травы, обласканной предвестником шторма, в листе, покрытом росой, покачивающемся в ритме лесной колыбельной, в облаке, отбрасывающем переменчивый узор тени и света на землю внизу.

Его охватил глубокий покой, сердцебиение шло в ногу с пульсирующим ритмом бесконечных далей. Он больше не был наблюдателем, а стал участником неуловимого танца существования. Его сознание растворились в приливах и отливах жизненного потока, и вместе они словно слились в едином гуле, гомоне того, что являлось всем.

Его душа словно расцвела, и там, где поднималось бескрайнее море трав расцвели тысячи цветов и океаны лепестков распустились в молчаливом признании его единства с природой. Теплое, гулкое эхо вибрировало в его сердцевине, наполняя его спокойной уверенностью в своей принадлежности к происходящему.

Праве быть здесь и сейчас.

Дышать.

Думать.

Творить.

Печалиться.

Ошибаться.

Разрушать.

Снова создавать.

Жить.

Это было какое-то молчаливое общение, священный разговор между собой и миром, где слова были излишни, потому что все важное говорилось тишиной.

Когда он лежал там, посреди осенних трав, его дух растворялся в вселенской симфонии вокруг него, становясь единым целым с миром.

Он был не просто частью природы, а целым, одной нотой в грандиозной песне существования, мазком кисти в великом шедевре мира. Его сущность пронизывала каждый атом, каждую травинку, каждый лист, каждое облако.

Границы его "я" все больше растворялись в ткани существования, его существо сливалось с необработанной, первозданной красотой природы. Деревья, трава, небо — они были им, а он был ими. Он был теплым поцелуем солнца на земле, гимном певчей птицы на рассвете, шепотом ветра, плетущего сказки в листве.

В этот момент глубокой взаимосвязи он понял, что не просто существует. Что не