В доме своем в пустыне... - Меир Шалев
Шрифт:
Интервал:
Она выстраивала их в ряд, от самого маленького до самого большого, потом от самого большого к самому маленькому, потом один на другой, и в конце концов обнаружила, что между ними есть какая-то тайная связь, и хотя она не может ее постичь, но не может от них и оторваться.
Через несколько недель после того, как она нашла на пороге первый кубик, она шла на работу в гостиницу «Царь Давид» в сопровождении знакомого английского офицера из разведки, и, когда они спускались по улице Мелисанды — Мать упорно продолжала именовать иерусалимские улицы так, как они назывались «в прежние времена», — она вдруг увидела каменотеса в белой рубашке и с большой окладистой бородой, который когда-то представился ей как «Борода». Она сделала вид, что не заметила его, но тот ее узнал и подошел к ней вплотную.
— Привет тебе, многоуважаемый пожар! — сказал он. — Как поживаешь? И как поживают твои друзья? И как поживает твой рыжеволосый брат?
Английский офицер спросил Рыжую Тетю, кто этот человек, и она ответила, что не знает.
Борода улыбнулся, и его большая борода затряслась от смеха.
— Я тебе напомню. Я тот каменщик-нахал, которого ты встретила на прогулке возле Маале-Ромаим. — И тут же добавил: — Каменные кубики, которые появляются на ступенях твоего дома, изготовляет и приносит тебе мой друг Авраам. Каменотес он молодой и наивный и думает, что так он сможет завоевать твое сердце.
— Скажи ему, что он может прийти и забрать все свои камни.
— Из чего я понимаю, что ты их не выбросила, — сказал Борода. — Это тоже хорошая новость.
— Я не настолько плохо воспитана, — сказала Рыжая Тетя.
— Ты, конечно, заметила, какое волшебное очарование таится в этих кубиках, — сказал Борода. — Во-первых, все они выточены из одного куска «малхи» — «царского камня». А во-вторых, если ты дашь себе труд их измерить, то обнаружишь, что диагональ каждого предыдущего кубика равна ребру следующего.
— И что с того?
— Будь снисходительна к рассуждениям некультурного человека, — сказал Борода, — но это соотношение — одно из тех, что составляют сущность красоты. Подобно соотношению между высотою лба у женщины и длиной ее бедер или соотношению между расстоянием, на которое расставлены ее глаза, и размахом ее распахнутых рук. Подобно соотношению между обнаженной и покрытой листвой частями ствола кипариса. Таково и это соотношение, между сторонами и диагоналями камней, которые вытесал для тебя мой друг Авраам. — Английский офицер начал нетерпеливо переминаться с ноги на ногу, но Борода продолжал: — Когда он принесет тебе все камни, а их двадцать один, и ты поставишь их рядом друг с другом, тебе откроется последовательность, не имеющая ничего общего с удручающей унылостью арифметического ряда или с нарастающей грозностью геометрической прогрессии. — Он стащил с головы синюю войлочную шляпу и прижал ее к своей бороде. — Хитрый подарок готовит тебе твой поклонник, но мадемуазель слишком хорошо воспитана, чтобы понять такие вещи. — Он снова натянул шапку на голову, сказал Рыжей Тете: — Привет, — и пошел своим путем.
ЧЕГО ТЫ УЛЫБАЕШЬСЯ?
— Чего ты расплылся, как идиот? — смеется Рона.
— Потому что я люблю быть с тобой вот так — когда ты одета, а я гол.
— Ты вовсе не гол, а я не так уж и одета.
Рона лежит на спине на белой скале. Ее ноги сдвинуты и выпрямлены, а сильные руки закинуты под голову.
Ее неморгающие глаза изучают меня, как пальцы, щупают, исследуют и гладят. Под белизной ее открытой блузки розовеют две тени — пятна ее красных сосков, маленьких и очень нетерпеливых.
— Ну и что, под одеждой я совершенно гол.
Жжение ткани на моей коже, точно приятная острая свежесть утреннего холодка за миг перед тем, как солнце обнажит пламя своих мечей и облущит покров этой прохлады с пустыни, как кожуру с апельсина.
— Все мы голые под своей одеждой.
— Но не под моей одеждой, — сказал я ей. — Под моей одеждой только я совершенно гол.
— Хорошо…
У Роны есть всевозможные разновидности «хорошо», и они отличаются друг от друга продолжительностью и небольшими изменениями интонации, Есть «хорошо», конец которого выше начала, и есть «хорошо», начало которого выше конца, и есть нетерпеливое «хорошо», и «хорошо» ликующей любви, и «хорошо» вожделения, и мелодичное «хорошо», и сварливое «хорошо», и торопящее «хорошо», и стонущее «хорошо», и «хорошо» наслаждения после глотка чая и слов «ах…» и «это…».
— А кроме того, — сказал я, — я первый, кто подумал о том, что под всеми одеждами он совершенно гол.
— Хорошо, мой любимый, а теперь покажи. — Я показал. Я занятный любовник. Из тех, что преданы этому делу. — Повернись. — Я из тех любовников, что стараются. — Но ты и сейчас не совсем голый, — сказала она. — У тебя есть кожа. В следующий раз не вздумай меня обманывать. Будешь обманывать, я сниму с тебя и ее.
— Хорошо.
— И не передразнивай.
— Хорошо.
ВОТ ОН Я, ПЯТИЛЕТНИЙ
Вот он я, пятилетний, — иду над пропастью. Вот пять женщин — десять спотыкающихся ног и пять заплаканных лиц: моя Мать, минуту назад похоронившая мужа, Бабушка и Рыжая Тетя, уже овдовевшие раньше, Черная Тетя, которая шагает рядом со своим мужем Элиэзером и знает — так она говорила мне многие годы спустя, — что тоже вскоре овдовеет, покинет Иорданскую долину и переедет в Иерусалим, в дом своей матери и сестры. А вот и ты, моя сестричка, — та, что вырастет и не выйдет замуж ни за кого. Четыре свадьбы отменит в самую последнюю минуту, когда уже были разосланы приглашения, и две из них — с одним и тем же беднягой («пусть радуется, что жив, и пусть скажет спасибо»), — который потом уехал в Австралию, чтобы посылать ей письма «из самого далекого далека».
Ее уши, жаловалась она, зазвенели от залпа солдат, стоявших над могилой Отца, и хотя ей было всего лишь три года и почти полстолетия прошло с той поры, она хорошо помнит, как они там стояли, и те залпы, с негодованием утверждает она, и поныне не перестают звенеть в ее ушах.
«И отца моего убили, и мне слух прикончили», — улыбаешься ты, добавляя, что в данном особом случае — и только в этом одном — ты сходна со мной: помнишь ощущения, а не слова, что гарцуют на них.
Когда мы вернулись домой, женщины пошли готовить закуски для тех, что пришли утешать. Я хотел помогать, но меня выгнали из кухни. Я позвал сестру в нашу комнату, но она осталась с ними. Лишь по прошествии лет я понял, что так, не говоря ни единого слова, ты сообщила мне, что отныне ты женщина среди пяти женщин нашего дома, а не дитя среди двух его детей.
Я пошел в кабинет Отца и, никого не спросясь, сунул себе в карман его фонендоскоп, а потом совершил поступок, о котором до сих пор никому еще не рассказывал. Я затолкал в его врачебную сумку свое белье, мыло с зубной щеткой, полотенце и смену одежды — я уже тогда был маленький аккуратист, — незаметно выскользнул из дома и отправился прямиком в Дом сирот.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!