Россия при смерти? Прямые и явные угрозы - Сергей Кара-Мурза

Иррациональные установки владели умами интеллигенции и рабочих уже во время «бархатных» революций в странах Восточной Европы. Польские социологи пишут об этом явлении: «Противостояние имело неотрадиционалистский, ценностно-символический характер («мы и они»), овеяно ореолом героико-романтическим — религиозным и патриотическим. «Нематериалистическим» был сам феномен «Солидарности», появившийся и исчезнувший… Он активизировал массы, придав политический смысл чисто моральным категориям, близким и понятным «простому» человеку — таким, как «борьба добра со злом»… Широко известно изречение А.Михника: «Мы отлично знаем, чего не хотим, но чего мы хотим, никто из нас точно не знает» [17, с. 143].

Подобный слом произошел в СССР в конце 80-х годов. Поведение огромных масс населения нашей страны стало на время обусловлено не разумным расчетом, не “объективными интересами”, а именно всплеском коллективного бессознательного. Это поведение казалось той части народа, которая психозом не была захвачена, непонятным и необъяснимым. В некоторых частях сломанного СССР раскачанное идеологами коллективное бессознательное привело к крайним последствиям.

Этому служил и самиздат, и передачи специально созданных на Западе радиостанций, и массовое производство анекдотов, и работа популярных юмористов или студенческое движение КВН в СССР. Массовая «молекулярная» агрессия в духовную сферу велась непрерывно и подтачивала культурное ядро.

Вершиной этой «работы по Грамши» была, конечно, перестройка в СССР («грамшианская революция»). Она представляла собой интенсивную программу по разрушению идей-символов, которыми легитимировалось идеократическое советское государство. Мир символов упорядочивает историю народа, общества, страны, связывает в нашей коллективной жизни прошлое, настоящее и будущее. В отношении прошлого символы создают нашу общую память, благодаря которой мы становимся народом. В отношении будущего символы соединяют нас в народ, указывая, куда следовало бы стремиться и чего следовало бы опасаться. Тем свойством, благодаря которому символы выполняют свою легитимирующую роль, является авторитет. Символ, лишенный авторитета, становится разрушительной силой — он отравляет вокруг себя пространство, поражая целостность сознания людей.

Поскольку советское государство было идеократическим, его легитимизация и поддержание гегемонии опирались именно на авторитет символов и священных идей, а не на политический рынок индивидуального голосования. Во время перестройки идеологи перешли от «молекулярного» разъедания мира символов, который вели «шестидесятники», к его открытому штурму. Этот штурм был очень эффективным.

Как видно из учения о гегемонии, любое государство, в том числе прогрессивное, может не справиться с задачей сохранения своей культурной гегемонии, если исторический блок его противников обладает новыми, более эффективными средствами агрессии в культурное ядро общества.

Культурная гегемония и дискурс власти

В ХХ веке Россия переживала сложный процесс цивилизационного строительства, испытывала несколько проектов модернизации. В начале века российское сословное общество и государственность пережили системный кризис — Россия угодила в «историческую ловушку». Перебор умеренных проектов не разрешил противоречий, и выходом стала катастрофа революции. Новый виток модернизации проходил в рамках советского проекта. Он лежал в русле исторической траектории России, но дополнил ее культуру новыми цивилизационными чертами.

Их интеграция в мировоззренческую и культурную матрицу требовала больших усилий и была сопряжена с острыми конфликтами. Но в результате на целый исторический период советский строй обеспечил стране мощный импульс развития, стабильность государства и социальных отношений. В конце ХХ века кризис развития был совмещен с поражением в «холодной» войне, и в России взяли верх антисоветские силы. Была начата большая программа по демонтажу всех систем советского строя и самого советского народа как социального и культурного субъекта советской цивилизации. Слом этого порядка привел в состояние хаоса системы символов и знаков, всего «языка», на котором говорили российское общество и государство.

Радикально, хотя и выборочно, разборка универсума советских символов велась в годы перестройки. В 90-е годы этот демонтаж принял тотальный характер, хотя оставались и неприступные участки (например, президент Ельцин вынужден был обращаться к офицерам и солдатам с советским термином «товарищи!»). В целом, в 90-е годы язык («дискурс») власти достиг высшей пробы антисоветской чистоты. Для него были характерны следующие признаки:

— социал-дарвинистская риторика с полным отрицанием ценностей равенства и справедливости;

— жесткий евроцентризм и отрицание цивилизационного статуса России;

— разрушение исторической памяти и национального сознания;

— наличие ярко выраженной уголовной компоненты.

Такой дискурс власти и обслуживающих ее СМИ углублял кризис и придавал ему системный характер. В личных беседах некоторые идеологи «реформы» оправдывали это необходимостью гарантировать необратимость изменений. Они признавали, что считают 90-е годы неизбежным периодом разрушения, никакого строительства в этот период вестись не будет. Следовательно, и дискурс власти должен разделять, а не соединять людей.

В конце 1998 г. распад общества и государства достиг опасной черты, и было принято решение сменить властную команду и «подморозить» кризис. Пришел В.В. Путин, начались восстановительные работы — осторожно, по минимальному варианту. Но уже и это вызвало озлобление радикальных «реформаторов». Они считали, что «недоразрушили» Россию.

Новой команде пришлось вернуть некоторые советские символы, и это было неизбежно в рамках поставленной задачи. Разумеется, при этом возникло смешение стилей, синкретизм всего символического ряда и всех знаковых систем, в которых изъясняется власть. Это состояние стало объектом ненависти и насмешек антисоветских «реформаторов», которые уже считали себя полновластными хозяевами дискурса, но вызвало и недовольство консерваторов, которые желали бы большего. За гимн спасибо, но хорошо бы и герб вернуть!

Отвлечемся от недовольства и тех, и других. Общество оказалось в состоянии неустойчивого равновесия, которое поддерживается слабыми компромиссами. Сдвиг в ту или иную сторону сейчас неосуществим — даже если бы В.В. Путин и А.Д. Медведев были бы действительно привержены либеральным ценностям (что, откровенно, говоря, уже трудно ожидать от умных людей) или если бы они были «законспирированным Сталиным». В таком состоянии всегда приходится идти на гибридизацию знаковых систем, и это ухудшает дискурс и подрывает устойчивость власти. Посмотрите хронику из Иркутска — памятник Колчаку открывают под звуки советского гимна. А в другом городе на особнячке по ул. Ленина можно встретить вывеску «Дворянское собрание г. Красноармейска».

Означает ли это возвращение обрывков советской символики, что «старое начинается сызнова», как стонут «реформаторы»? Нет, ничего не означает, хотя неустойчивое равновесие всегда чревато изменениями. Но в какую сторону качнутся весы, сказать невозможно. Однако после 1998 г. двигаться по пути Ельцина было нельзя (как и после 1991 г. по пути Горбачева) — пережимать пружину опасно, если не хватило сил ее сломать. Опасно и затягивать равновесие — символы «восстанавливают силы». Более того, они начинают размножаться, если для этого есть культурная база. А для советских символов она огромна, ибо под ней — архетипы исторической России, а под символами «рынка» — только Золотой Телец (точнее, уже только его мираж).