Русская лилия - Елена Арсеньева

В Пирей, бывший, по сути дела, портом Афин, доходили слухи о том, что королева в тягости, что врачи боятся за ее здоровье, она не появляется на людях, но король к ней очень внимателен. Это была повседневность, прекрасная своим покоем, однако Васили и сам не понимал, что точило его душу, какой червь беспокойства. Он гнал мрачные предчувствия, однако они не отступали. И вот однажды ранним утром, когда у его дома остановился знакомый рыжий конек с мальчиком-всадником, Васили ощутил облегчение. Лучше что угодно, чем тревожное ожидание!

Аристарх свесился с седла, поцеловал Васили в щеку и быстро проговорил, опасливо оглядываясь:

— Отец прислал сказать, что к нему ночью постучали в окно, а когда он подошел, с улицы крикнули: «Если приютишь Васили Константиноса, не жить ни тебе, ни твоей семье! Запомни это, кафедзи!» И раздался удаляющийся топот копыт. Отец больше спать не ложился, ходил под окнами с ружьем, и я с ним ходил. А утром он меня к вам послал с известием.

Васили поблагодарил мальчика, велел передать привет Аникитосу и отправил Аристарха восвояси, изо всех сил стараясь сохранить спокойный вид, чтобы не встревожить его. На самом деле он недоумевал.

Почему Аристарх должен приютить Васили Константиноса? У него дом около Пирея и кафенес в окрестностях Афин, уже который год стоявший заколоченным, но вполне пригодный и для жилья, и для того, чтобы открыться вновь.

И все же Васили понимал: это был намек. Очень скоро случится так, что у него не останется крыши над головой, придется просить друзей о приюте, а то, что Аникитос — его ближайший друг, многим известно.

Что же может случиться? Скорее всего, надо ждать пожара.

В этот же день Васили с братом перенесли к Никодимосу Ставросу новые сети и парус, переставили в другое место свою шаланду. Кое-какие деньги тоже были спрятаны в доме Ставроса. Перевели в его сарай козу, а в конюшню — коня. Вообще все свои небогатые пожитки братья перенесли к крестному, и в кафенесе никакого добра не осталось. Потом Адони ушел в море на ночной лов тоннеса, которого европейцы называли тунцом, а Васили прилег на полу, подстелив старый меховой плащ и не выпуская из рук отличный драгунский кольт 44-го калибра, однажды доставшийся отцу от ограбленного им американского искателя приключений, зачем-то сунувшегося в мятежную Грецию, а от него перешедший Васили.

Тишина стояла полная, только море било в берег. Потом поднялся ветер, и с каждым мгновением море вздыхало все громче и громче. Погода была самая предательская: безлунная, бурная, заглушающая все посторонние шумы. Васили больше всего боялся, что Адони вернется с ловли (в такую погоду рыбаки обычно возвращались на берег) и попадет в руки злодеев. Хотя они с братом и уговорились, что тот прямиком отправится с берега к Никодимосу Ставросу, а все же Васили побаивался, что Адони ослушается. Он сам ни в его годы, ни гораздо позже не отличался послушанием, и мало находилось на свете вещей, которые были бы для него притягательнее хорошей драки. Тем более с людьми, которые должны его убить.

Однообразный шум волн нагонял тоску. Васили очень устал за день и теперь с трудом боролся со сном. Внезапно он уснул так крепко, что проснулся, когда пламя уже лизало стены. Он сразу понял, что разбойники разлили вокруг дома и подожгли смолу, которой Васили и его брат недавно наново смолили шаланду. Там оставалась почти полная бочка, и перенести ее куда-то они просто забыли. Вот и помогли негодяям…

Васили переполз к двери (вставать он опасался, чтобы не подстрелили через окно) и попытался ее отворить. Однако она была подперта снаружи.

Ну что ж, он кое-что предусмотрел на сей случай… Нашарил крышку подпола, влез туда, благословляя отца, который некогда продолбил ход в каменистой породе, на которой стоял их дом. Сейчас этот ход спас жизнь Васили.

Обдирая в спешке о камни широкие плечи, он вылез за оградой под прикрытием старой оливы и кружным путем, осторожно ступая в темноте, вернулся к дому, который полыхал костром. Вокруг стояли соседи, но Адони, слава Господу, не было. Даже если он вернулся с моря, то оказался достаточно умен, чтобы не соваться под возможную пулю.

Никто из собравшихся не делал попыток потушить дом, но не из равнодушия к чужой беде, а потому, что три человека ходили туда-сюда вокруг огня, угрожающе наставляя ружья на тех, кто пробовал хотя бы просто во двор войти.

Полиции и в помине не было, не поедут они в Пирей ради какого-то пожара, остановить разбойников некому, они сделают свое дело и уйдут безнаказанными.

Ну уж нет!

Васили не стал дожидаться конца представления: он достал револьвер и, целясь осторожно, чтобы не задеть никого из соседей, положил на месте всех троих. А потом вернулся к Ставросу, вывел из конюшни загодя оседланного коня, приторочил к седлу мешок с кое-каким имуществом и дал шпоры коню, даже не оглянувшись на догорающий старый дом.

Васили был уверен, что в это самое время на окраине Афин горит его кафенес…

Впрочем, сейчас он держал путь не туда. Он скакал прямиком в сторону Гимета.

Ольга не могла понять, как похитителям удалось незаметно вывезти их из Афин. Все-таки шесть человек: четверо англичан — столько их осталось после убийства Маккинли — и она с Эдит. К тому же Ольга все время пребывала в беспамятстве, значит, не могла идти, ее пришлось везти и нести на руках…

Как все происходило, она узнала от Эдит. Оказывается, когда Ольга лишилась сознания, ее завернули в большой меховой плащ и куда-то унесли. Самой Эдит заткнули рот, связали руки, стащили с холма и уложили на большую телегу. Потом Эдит почувствовала, что на нее наваливают сверху сено. Она испугалась, что задохнется, начала биться и стонать, тогда кляп вытащили и сурово предупредили, чтобы не вздумала поднять шум, не то будет убита незамедлительно. Затем телега тронулась. Эдит, у которой болело все тело от толчков на неровной дороге, слышала, что рядом кто-то стонет на разные голоса… Было понятно, что в этой же телеге везут и других людей, но она боялась окликнуть их; один только раз позвала Ольгу, но никто не ответил, тогда она умолкла и стала с ужасом ждать конца пути. Она поняла, что под покровом темноты телега с сеном выехала из города. Почему полиции, посты которой были на всех дорогах, не показалось удивительным, что сено везут из города, а не в город, неведомо. Так или иначе, на протяжении всего нелегкого пути похитителей никто не остановил, и скоро, судя по тому как начало трясти, они свернули в горы. Затем повозка остановилась, сено раскидали. Эдит посадили на осла, но руки у нее были по-прежнему связаны. При свете звезд она разглядела, что из телеги вытаскивают и других людей. Двое мужчин шли пешком. Две женщины ехали на осликах. Но ни одна из них не была Ольгой, это Эдит знала точно, хотя не могла видеть их лиц. Потом она обратила внимание, что двое похитителей несут носилки, на которых кто-то лежал. Она догадалась, кого это несут.

— Сама не знаю, стало мне легче или тяжелее, когда я поняла, что это вы, — всхлипывая, рассказывала она, машинально приглаживая и без того гладкие волосы. — Одному радовалась, что вы живы, что обращаются с вами бережно.