Гризли - Галина Чередий

— Почему?

— Андрюхины родители пили беспробудно, на него пофиг. А у меня… — Гризли промолчал полминуты, словно решая, заслуживаю ли знать. — Моя мама ушла, когда еще совсем сопливый был. Только пошел. А отец… он ждал ее.

Я молчала, не в состоянии подобрать слов от тоски, разлившейся по кровотоку. Только и смогла выдавить:

— Ждал?

— Ну да. Она учительницей была, по распределению приехала. Поселок был тогда еще совсем глухомань. А она городская, вся утонченная такая. Мечта. Сказка. Баба Нюра рассказывала, что отец ее как увидел, так и одурел. Вылез из грузовика, на котором мимо ехал, и в лоб замуж позвал.

— Конкретный мужик.

— Ага. И конкретным остался. Она сразу сказала, что жить в избе с удобствами на улице не хочет. И он костьми ложился, пахал как проклятый, дом отгрохал ей, по тем временам прямо хоромы. Но она и до конца стройки не потерпела. Уехала.

— А он?

— А он достраивал. Ванную ей такую забабахал — всей деревней ходили как в музей смотреть. Тогда же было просто так ничего не раздобыть, все по блату или втридорога. Но мать все равно не вернулась.

Гадкие злые слова так и жалили меня в язык, прорываясь, но я смолчала.

— Как достроил все, так и помер. Сказали — сердце. Хотя здоровый он был — вот кого бы тебе медведем звать.

Что тут сказать… спросить… как даже в глаза посмотреть.

— И… Искал? — С чего вдруг заикаюсь?

— А как думаешь?

— Не сразу, — честно выдала я свое предположение.

— Ага. Пока рос, прям решил по-жесткому: не нужен оказался — так и гори оно огнем. Уже когда в ментовке работал, все же не сдержался.

— И?

— Да нормально у нее все. Новая семья, детей… сестры у меня две. Завуч в престижной гимназии. Жизнь состоялась.

— Простил?

— Выражаясь по-твоему — забил. Я ее-то и помнил едва, но то, что помнил, было хорошим. Как по волосам гладила. На ранки дула и что-то нежное приговаривала. Как обнимала. Ну и все на этом. Я ведь давно не ребенок был, взрослый мужчина, чего же детские обидки в себе вынашивать?

У меня аж горло драло от вечной необходимости высказаться, не считаясь ни с чем. Забил он, как же. Это потому что забил, уход чертовой сучки жены его так нокаутировал? Херня! Мамаша гризли ножом в сердце саданула, а стерва продажная второй раз провернула подобное, типа контрольный в голову. Вот только… Как так выходило, что меня всю аж бомбит, а он говорит об этом спокойно. Просто показывает мне всю правду о себе, а не давит на жалость, не устраивает трагедии, не корчит из себя побитого жизнью страдальца или конченого засранца, стремящегося доказать на каждом шагу, что мир — говно, а все люди — мрази. Ага, я ведь эгоистичное до мозга костей существо, зацикленное исключительно на собственной персоне, так что да, как обычно, в первую очередь о себе любимой. А я любимая почему-то вдруг себе показалась мелочной, истеричной и безосновательно стервозной вечной обиженкой на весь свет на фоне этого его… блин, я даже определения подобрать сразу не могу… умиротворения? Да нет, наверное, это как-то по-другому называется. В любом случае я не знаю, как быть такой. Яр ведь как камень. Валун такой огромный, основательный. Не в смысле каменюка бесчувственная. А в том, что вот встал и стоит на двух ногах, и ничем его не сдвинешь. А я… Меня мотыляет постоянно. Все время что-то бесит. По большей части все. И вот даже сейчас меня подбешивает это его «я всем простил». Это несправедливо, ясно?

— Взрослый мужчина — это то, что мне надо в данный момент, — фыркнула я, сворачивая все дурацкие размышления на тему аналогий между нами. Сосредоточимся лучше на различиях. Особенно на одном конкретном, что упирается мне в живот и так и напрашивается на незамедлительное использование по прямому назначению.

Вывернулась из-под удерживающей мою голову на месте лапищи и, нарочно сильно извиваясь, поднялась выше, уперлась локтями, расположив наши лица напротив. Прихватила зубами его нижнюю губу, чуть потянула, глядя Яру в глаза. Глубоко посаженные, зеленые, загорающиеся ответной похотью мгновенно, без промедлений. И это хорошо. Похоть — это то, что я прекрасно знаю. Это для меня просто и понятно, она честнее всего. А все остальное…

— Рокс, — хрипло выдохнул гризли, как только я отпустила его губу, и заграбастал волосы на моем затылке, принуждая к полноценному поцелую. Именно так. К полноценному. С ним все почему-то такое. Вот только я та, кто обязательно все испортит, разрушит, изгадит.

Я проскользнула руками между нами, стремясь добраться до его члена, но Яр поймал мою руку, остановил на полпути, заработав мое недовольное ворчание и новый укус.

— Гадость ты моя кусачая, — пробормотал он, резко сел, поднимая и меня, и сдернул мою футболку разом с лифчиком. Что-то подозрительно треснуло. Таким темпом я скоро не только без обуви, но и без белья останусь.

— Должен будешь! — буркнула между короткими требовательными поцелуями, постаравшись залезть опять в его штаны.

Но была снова остановлена, и зарычала уже всерьез.

— Какого хрена?

Черт, мне нравится хватать его за член. Нравится гонять туда-сюда тонкую кожу по горячей пульсирующей живой стали ствола. Я тащусь от того, насколько он отзывчив на каждое мое провокационное движение. Кайфую от того, насколько там массивный, от того что могу нащупать все эти толстые вены, подразнить пальцами, накрыть ладонью блестящую протекшей смазкой, вздувшуюся в нетерпении головку. Сжать ее, предвкушая, как она станет протискиваться в меня, и от этого мышцы внутри зайдутся в тягучих жадных спазмах, добавляя удовольствия всему.

— Не торопись, — велел Яр мне в губы и как-то моментально и необычайно ловко перевернулся на нашем нешироком лежбище, подминая под себя.

— А чего ждать? — Я заерзала под ним, потянула спортивки с его задницы, намекая, что и ниже пояса на нас до фига лишнего.

— Тихо, я сказал! — строго прикрикнул гризли, изловил мои неугомонные конечности и вытянул в струну под собой, как делал уже однажды.

От этого положения и воспоминания о том его неспешном, но охрененно прочувствованном мною проникновении возбуждение прямо за горло меня взяло, лишая воздуха, а с ним и способности четко соображать.

— Гризли, ну давай же! — обхватила я его бедра ногами, потираясь о его стояк, насколько это было возможно под его обездвиживающей тяжестью.

Но хрен он меня послушал. Поймал свободной рукой за подбородок и взялся снова целовать. Неторопливо, откровенно смакуя, но при этом глубоко, давая вздохнуть обоим, только когда совсем уж звенеть начинало в башке. Спускался на шею и грудь, вылизывал, прикусывал, играл языком с сосками. Сосал их с силой, оглаживал языком, бормоча, что они у меня как конфетки. Утыкался лицом между сисек, терся об кожу, как кот, царапая щетиной, возвращался к губам, снова зацеловывал до звона и полной пустоты в голове. Я сначала требовала, потом ругалась матом, провоцируя, проклиная все эти слюнявые лобызания бесполезные, силясь взбрыкивать под ним и выдрать запястья из захвата. Я хотела, чтобы он меня трахнул. Отодрал. Вы*бал, что ту течную кошку. Дошла в какой-то момент до состояния горящего гудящим белым пламенем бешенства и такого же по силе возбуждения. В голове будто что-то взорвалось, и вдруг все стало по-другому. Гризли утянул-таки меня в свое коварное пространство наслаждения нежностью. Ну и пусть. Здесь в этой чертовой избушке в лесу нет никого, кроме нас. Нет реального мира с его дерьмом. Здесь я могу побыть иной.