В Советском Союзе не было аддерола - Ольга Брейнингер

– Мне сказали, что у меня может быть рак и что мне нужно сделать ультразвук. Когда я могу прийти?

И пожилая женщина сочувственно смотрела на меня:

– Милочка, не расстраивайтесь, такое иногда бывает и с молодыми женщинами, это не так страшно, поверьте, это можно вылечить, давайте я вас запишу на понедельник.

Всю дорогу до дома ревела и захлебывалась слезами, как будто со мной что-то случилось. А со мной еще ничего не случилось. И не случится, думала я, засовывая в холодильник коробку с салатом из киноа, который теперь не хотела есть. И не случится.

«Извини, я наверное, не смогу сегодня вечером. Я знаю, что ты хотел бы поговорить как можно скорее, но давай лучше в другой день».

«Что-то случилось?» – написал Макс.

«Я пока не знаю, – ответила я, – может быть, у меня рак. Это долгая история. Но мне не очень хочется серьезно разговаривать сегодня вечером».

«Fuck, – написал Макс, – это ужасно».

«Всё окей, – ответила я. – У меня ничего нет. Увидимся через пару дней».

* * *

Я все еще сидела на скамейке и опять открыла тиндер, просматривая фотографии незнакомых людей и пытаясь представить, с кем из них я бы чувствовала себя не так тревожно, если бы этот человек сейчас сидел напротив меня за столом, если бы мы были, не знаю, в китайском ресторанчике, куда бы мы ходили не первый год в те вечера, когда лень готовить, ели рис или лапшу с овощами, делая заказ, даже не заглядывая в меню. Чтобы это было… Чтобы это было не так, как все остальное в жизни. Просто вдруг захотелось, хотя я бы никому не призналась в этом, чтобы над столом был какой-нибудь тусклый фонарик, чтобы мы держались за руки под столом, а над столом – улыбались друг другу и не обращали внимания ни на кого вокруг. С кем бы мне было не страшно? С кем бы я смеялась и улыбалась? С кем бы я радовалась жизни? Кому бы была нужна и кого могла сделать счастливым? Прокручивая фото направо, налево, налево, налево, направо, я убивала время, пока Макс не ушел достаточно далеко для того, чтобы не увидеть меня, если он вдруг обернется. Потом я зашла в «Ориэлс», заказала кофе и втиснулась в промежуток между двумя скучающими хипстерами лет сорока.

– Ну и что делать дальше? – спросила я по-русски у парня справа, который смотрел в наушниках клип, разоблачавший Бейонсе и иллюминатов. Теперь у этого вопроса было гораздо больше вариантов ответа, чем в те дни, когда я думала, что, может быть, их осталось уже не так и много и есть ли смысл продолжать бороться каждый день ради тех планов и желаний и смутных представлений о будущем, которые уже все равно никогда не осуществятся.

На ультразвук со мной к врачу ходила Смирнова.

– Брось ты, – уверяла она по дороге, – ну какие шансы, что у тебя действительно будет рак? Один к ста? Один к тысяче? Нет у тебя ничего.

Действительно, не было. Все было очень буднично, и самой длинной частью процедуры оказались попытки стереть с себя липкий гель, которым меня намазала медсестра перед осмотром. Я была здорова. Мы с Ксенией пошли на лекцию, а потом я зашла к Стивену, своему научному руководителю.

– Я хотела посоветоваться с вами насчет холодной войны, – сказала я, – то есть насчет своей диссертации. У вас не найдется свободного времени?

– А, да, я видел твое письмо, заходи, – сказал Стивен, – мне показалось, что план, который ты мне прислала в имейле, имеет смысл переделать, твой аргумент про… не вполне убедителен… Я предлагаю… Есть еще другой вариант… Конечно, он более сложный и уводит твою тему в несколько иную плоскость… может быть, это будет тебе интересным…

Я не очень отчетливо видела и слышала Стивена, потому что его голос перебивал стук сердца, прямо за ухом, слева. Я покивала и записала, как под диктовку, все, что сказал Стивен, надеясь, что потом разберусь.

Над этим я и работала в воскресенье, пока Смирнова заполняла заявку на стипендию; и в понедельник, пока сидела в «Ориэлc» вместо отмененного свидания с Максом; и во вторник, когда казалось, что еще полно времени; и в среду, и надо опять было принимать какое-то решение.

* * *

Вообще, все так хорошо начиналось. На протяжении полутора часов мы обсуждали его работу спорткорреспондента-фрилансера; то, как ему однажды пришлось делать телеинтервью с синяком на пол-лица, полученным в клубной драке накануне, и то, как, оказывается, сложно замаскировать синяк и как все зрители в комментариях писали про «почему интервью ведет избитый парень»; потом про мою учебу в Коламбии и про то, что я могу потом выбрать много разных сфер работы; про историю моей семьи и нашей еврейской эмиграции; и про Советский Союз, о котором я до начала учебы в Коламбии знала не намного больше Макса; в общем, неважно, про что мы разговаривали, на самом деле мы просто все это время смотрели друг другу прямо в глаза, заполняя наэлектризованное пространство между нами словами. Я знала эту штучку, я всегда так делала, когда мне кто-то нравился, и мне было смешно оттого, что и Макс знал; мы говорили про что угодно и продолжали сдержанно улыбаться, не отводя глаза и пристально смотря друг на друга в совсем другом разговоре.

Потом он напросился ко мне домой; Смирновой не было, он вышел на балкон покурить, и я спросила – можно? – и взяла у него сигарету, осторожно дотронувшись до его пальцев, и потом он поцеловал меня. Это было вроде как ожидаемо, но все равно неожиданно – не то, как я запланировала, но я вовремя натянула I-don’t-care look[14].

– Это было неожиданно, – сказала я, затянувшись, и вернула Максу сигарету.

– Только не в моей голове, – ответил он. – Тебе не понравилось?

– Мне очень понравилось.

Мы поцеловались еще. Потом молча стояли на балконе, Макс обнял меня и вдруг намотал мои волосы себе на руку, запрокинув лицо. «I was, like, what the hell, now?»[15] – и убрала его руки. Потому что это я уже тоже выучила: борьба за контроль начинается с первой минуты. И поэтому с первой же минуты надо делать вид, что тебе все равно.

– Так, давай я сразу все проясню, – предложила я. – Секса не будет. Это по поводу ожиданий.

– Никогда или сегодня? – уточнил Макс.

– Сегодня и еще долго.

Он пожал плечами.

– Я не против.

Я улыбнулась.

– Кстати, можешь выгнать меня когда захочешь, – добавил Макс.

– Я собираюсь лечь спать через сорок минут, – сказала я и, не выдержав, засмеялась, с облегчением видя, что у Макса вокруг губ тоже проступили полукруги и в глазах мелькнула и погасла искорка смеха. Он тоже знал, что мы это делаем.

– Отлично, тогда я пока останусь? – стараясь не улыбаться, спросил он.