Зодчий из преисподней - Светлана Горбань

— Под каким?

— Позади. За домом. Он это… В снегу лежит.

— Звоните же скорее, Валентин, может, киллер еще здесь! Бродит под окнами, пока мы тут…

— Едва ли… Скорее всего, его и след простыл. И снегом засыпан…

Ошарашенный Дима Дука подтвердил:

— Да, точно… Снегом… Засыпан. И простыл…

— Однако без милиции дело, разумеется, не обойдется, — благоразумно промолвил Валентин Буруковский и набрал 02.

— Я не совсем понял: вы архитектор, дизайнер или реставратор?

— А что, собственно, вас смущает?

— Слишком широкая специализация.

Буруковский, несмотря на трагичность ситуации, расплылся в весьма даже довольной улыбке и сел на своего любимого коня:

— Сначала попробуем разобраться: а что такое архитектура? Уточним: что такое архитектура в наше время? Это не просто строительство, это пространственная организация жизни. Пространственная реальность исключительно многообразна, это практически все, с чем соприкасается человек. От звездного неба над головой, от космоса далеких горизонтов — до цвета занавесок, до фактуры стены в комнате, до самой ничтожной солонки на кухонном столе. Это образ жизни, это восприятие мира, это отношение к миру, если хотите. И любая стройка, любой ремонт — это новая, искусственная природа, творимая человеческими руками. Архитектура все более становится областью науки и философии. Это не я сказал, это Фрэнк Ллойд Райт.

— И кто же это? Этот… э-э-э… — вяло поинтересовался Кинчев.

— Фрэнк Ллойд Райт? О, это один из величайших архитекторов двадцатого века! — вдохновенно заявил энергичный толстяк.

Хотя сидели они в романтично оформленном кинозале, следователь был настроен намного прозаичнее:

— А строитель этого дома, Городецкий? Где он в архитектурной иерархии? Среди величайших?

Валентин Леонидович вздохнул:

— Это очень запутанный вопрос. Во-первых, я знаю людей, которые считают его непревзойденным, этаким Моцартом от зодчества, во-вторых, нигде неоспоримо не подтверждено, что проектировал это здание именно непревзойденный Лешек Дезидерий.

— Минутку, я слышал, что Городецкого звали Владиславом…

— Совершенно верно, Владиславом, но еще и Лешеком Дезидерием.

— Псевдоним что ли?

— Ну что вы! — замахал руками Буруковский. — Никаких псевдонимов! У него было три имени. И все — его, настоящие. Он, видите ли, был католиком, а у них принято давать по нескольку имен, чтобы новорожденный имел побольше святых покровителей.

Следователь почесал нос:

— Вы не любите псевдонимов?

— Я не хотел бы скрывать свое имя. Вот Булгаков, Сергей Николаевич, писал, что псевдоним — это как воровство, как присвоение не своего имени, что это — игра, самообман, ложь.

— Значит, вы — честный человек?

— Спасибо за комплимент.

— Это вопрос.

Киевлянин развел руками:

— По крайней мере, я стараюсь быть честным…

— Приятно слышать.

— Я понимаю, какой вопрос вас сейчас волнует больше, чем вся архитектура вместе с дизайном и реставрацией.

— И что вы на него ответите?

— Ничего, что могло бы вам помочь. Я ничего не видел. Я имею в виду — подозрительного.

— А что вы здесь делаете, ведь ремонт практически закончен? Те два метра паркета и без вас прекрасно достелят.

— Вы правильно подметили, ремонт дома закончен, но я привез проект реконструкции парка.

— Как, вы еще и парками занимаетесь?

Архитектор скромно опустил глаза:

— Да вот, интересуюсь немного и ландшафтами…

— Ну, вы — просто мастер-многостаночник!

— Если честно, просто не могу расстаться с этим домом. Он меня… завораживает. Это — симфония в камне! То есть в бетоне… Это — лучшее из всего, что мне приходилось видеть! Временами я так завидую этому таланту! Вот так сразу вспоминаются слова Цветаевой, что равенства в одаренности нет. И не будет. Нет справедливости в распределении талантов! Вот он, извечный конфликт Моцарта и Сальери! Скольких нужно было обокрасть Богу вплоть до седьмого колена, чтобы создать одного такого… архитектора!

Следователь задумался, поправил очки.

— Значит, дом этот — уникален?

— Именно! Уникален! Неповторим! Это — шедевр!

— И стоит в крошечных Барвинковцах…

— Скажите больше: он создает Барвинковцы, он совершенствует город, облагораживает его ауру, организует его пространство. Образует довлеющую надо всем ландшафтом уникальную художественную среду. Высокохудожественную! Почти магическую! Он влияет на всех одним только своим присутствием!

— Да, в Барвинковцах что-то такое чувствуется…

— И вы заметили тоже?

— А что заметили вы?

Архитектор облизнул свои толстые, чувственные, почти женские губки, потом убежденно изрек:

— Слишком велика концентрация талантов, — заметив, как Кинчев удивленно свел брови, он пояснил: — В небольшом городке столько неординарных людей! Тут такое мощное объединение краеведов, большой литературный клуб, масса выходцев из Барвинковцев стали известными людьми.

— Откуда вы все это знаете?

— Помогал выносить в сарай старую музейную экспозицию.

— Вы полагаете, там ей место?

— Да. Именно там ей и место. Можете сами посмотреть. Совершенно истрепанные неэстетичные стенды, истлевшие папки, расклеившаяся фанера. Это был не музей, а позорище! Хотя интересных экспонатов хватало. Но их же надо уметь подать! Оформить экспозицию. А само здание! Его не ремонтировали вообще. Никогда! Я такого безобразия еще не видел! Подбеливали, как убогую печь в сельской хате. Зато кто-то умудрился покрасить кованую ограду! Едва отчистили… Нет, такие здания требуют огромных вложений. Прежде всего денежных.

— А еще каких?

— Душу надо вкладывать. Иначе ничего хорошего не выйдет.

— Вы — мистик?

— В каком смысле?

— Верите в душу? В духов? В привидения?

— Я понял, куда вы клоните. Ольга Владимировна и мне рассказывала про девушку из зеркала и про говорящий унитаз.

— А вы ничего подобного не видели?

— Боюсь, что обычно каждый видит именно то, что хотел бы и готов увидеть.

— Вы полагаете, что им все это просто померещилось?

Буруковский выразительно поднял брови:

— А вы считаете, что за этой стеной скрываются потусторонние духи? И подслушивают нас?