Рождение греческого полиса - Эдуард Фролов

Недовольство массы общинников социальными тяготами, которые время обрушило на их головы, находило естественное выражение в неприязни к тем, кто на первых порах оказался в выигрыше, — к землевладельческой аристократии. Последняя, сильная экономически, обладала и вовсе подавляющим превосходством в сфере политической. В начале архаической эпохи — в основном, по-видимому, еще в VIII в. до н.э.— знать почти повсеместно ликвидировала патриархальную царскую власть, тяготившую ее своею опекою и страшившую возмож-остями союза с сельским демосом и превращением в тиранию (как именно и случилось с Фидоном Аргосским).[180]

К власти приходят аристократические кланы — на первых порах, как правило, те, которые прежде поставляли царей, а затем, по их устранении, гордились своим происхождением от них. Так, в Афинах стал править царский род Кодридов (Медонтидов), в Коринфе —также ведшие свое происхождение от царей Бакхиады, в фессалийской Лариссе —Алевады, в Митилене на Лесбосе — Пенфилиды, на Хиосе, в Эрифрах и в Эфесе — Басилиды, в Милете — Нелеиды и проч.

Отняв у царей высшую власть, знать вручала ее отныне избранным из своей среды на известный срок должностным лицам — одному (притан в Коринфе) или нескольким, которые, таким образом, делили между собою прерогативы ранее единой исполнительной власти (коллегия архонтов в Афинах). Из этого же круга лиц —на практике из отслуживших свой срок высших магистратов — комплектовался и государственный совет, значение которого непрерывно возрастало, причем в той именно степени, в какой падало значение народного собрания.[181]

Материальной основой господствующего положения аристократии было прежде всего наследственное крупное землевладение. Недаром, например, на Самосе господствующее аристократическое сословие так и называлось — «геоморы», буквально «обладающие долей земли» (Thuc., VIII, 21; Plut. Aet. Gr., 57, p. 303 e — 304 с). Обладая материальным достатком, позволявшим содержать боевых коней, аристократы поставляли главную воинскую силу архаического времени — конницу. Соответственно понятие «всадники» (ιππείς, ίπποβόται) также нередко использовалось для обозначения правящего аристократического сословия. Это засвидетельствовано Аристотелем, который выразительно подчеркивает связь первенствующей роли конницы в архаические времена с господствующим положением аристократии, причем подчеркивает это не только в общей форме, но и специально для Эретрии и Халкиды на Эвбее, для Магнесии-на-Меандре и других греческих общин в Малой Азии (Aristot. Pol., IV, 3, 2, p. 1289 b 36-40; V, 10, 10, p. 1297 b 16 слл.; ср. также: для Эретрии — ibid., V, 5, 10, p. 1306 a 35-36; для Халкиды — Her., V, 77; VI, 100; Aristot. ap. Strab., X, 1, 8, p. 447 = fr. 603 Rose[182]; для Колофона — Strab., XIV 1, 28, p. 643).[183]

Осознание знатью своего высшего привилегированного положения в архаическом обществе нашло яркое выражение в соответствующей, разработанной в русле аристократических традиций гомеровского эпоса, этико-социальной терминологии, образцы которой в изобилии рассыпаны в античной литературной традиции, и в первую очередь в лирической поэзии, творцами которой нередко были выходцы из той же аристократической среды. Представители высшего сословия величаются здесь людьми благородными (γενναίοι, εύγενεΐς, εύπατρίδαι), лучшими (άγαμοί, αριστοι, βέλτιστοι), достойными (έσΌλοί), тогда как простолюдины, наоборот, — дурными (κακοί), низкими (δειλοί), подлыми (πονηροί). И это величание не было пустым звуком —оно отражало вполне реальную жизненную ситуацию. Сосредоточив всю полноту административной и судебной власти в своих руках, превратив общинные органы управления — совет старейшин и народное собрание —в орудия своего исключительного господства, оперев это господство, как на своего рода фундамент, на традиционное свое лидерство в исконных родо-племенных подразделениях, система которых, в виде цепи род — фратрия — фила, продолжала оставаться единственной формой организации общества, землевладельческая аристократия вела дело к созданию настоящего кастового государства, где народной массе была уготована самая жалкая роль.

Народ, естественно, остро реагировал на происходящее. Уже Гесиод—мы имеем в виду все ту же его поэму «Труды и дни»—воспринимал современную ему действительность как сугубое воплощение социальной несправедливости. Идеализируя далекое прошлое и сетуя на зло настоящего, он изображал развитие человечества как непрерывную социальную деградацию — от блаженного золотого века к все более ущербным векам серебряному, медному, героическому, пока, наконец, в современном ему поколении железного века кумуляция зла не достигла своего апогея:

Это потрясающее по силе общее описание подкрепляется целым рядом более конкретных сетований на засилие знати. Самоуправство « царей-дароядцев» (βασιληες δωροφάγοι, ст. 38-39, 263-264) поэт иллюстрирует красноречивой притчей, где ястреб, схвативший соловья, поучает свою жертву: