Всегда кто-то платит - Маша Трауб

Да, я очень хотела приехать в ее дом, в ее квартиру. Посмотреть, как она живет. И что там нашел для себя Толя. Было ли мне сложно? Нет, скорее, любопытно. Я знала, что буду мучиться, если не увижу все своими глазами. Просто сгорала от любопытства. Там что? Ковры, хрусталь? Картины на стенах? Шаль на кресле? Из каких тарелок ел Толя, из каких чашек пил чай? Обычное женское любопытство.

Я рассматривала Елену и не видела в ней ничего привлекательного. Раньше у Толи бабы хоть симпатичные были, молодые. А эта – доска доской. Высушенная вобла. Может, в молодости она еще ничего была, а сейчас – ну страшная тетка. Как он с ней спал-то? Или изменял ей, как и мне? Я бы даже не удивилась.

Елена и не подозревала, что я бываю в больнице. Привожу сладости, которые так любил Толя, его любимые копченые колбаски, слойки с творогом. Я знала, что он любит. Жарила для него котлеты. Иногда привозила сама, иногда передавала с Аней. Аня говорила, что он ест только то, что я готовлю. А больничную еду оставляет на тумбочке. То, что привозит Елена, Аня сразу нянечкам передает – на выброс. Я кормила его все те дни, что он был в больнице. Зачем я это делала? Все-таки Толя был моим мужем, отцом моей дочери. Да, я желала ему смерти, но не хотела, чтобы он страдал и мучился. Мне хотелось, чтобы он ушел спокойно. Хотя бы не голодным.

Я приезжала, кормила его с ложки. Временами мне было его жаль, нестерпимо, до слез. Я вспоминала нашу с ним молодость, как я была в него влюблена, как мечтала выйти замуж. Все-таки я прожила с этим мужчиной всю свою жизнь.

Один раз я приехала, а Толи в палате не оказалось. Нянечка сказала, что он пошел в туалет. Я вышла в коридор и увидела мужчину, который на коленях ползет по коридору. Еще удивилась – бедный, некому ему помочь. Когда он уже дополз до палаты, я поняла, что это Толя, мой Толя. Он был небрит, поэтому я его не сразу узнала. Я его подняла, но не смогла удержать – он снова рухнул на пол.

– Я сейчас, я сам.

Он перевернулся на живот и встал на карачки, после чего пополз дальше.

– Надо встать, я помогу, – предложила я и потянула его за руку.

– Я могу, я сам. – Он вырвал руку.

Я думала, что он не хочет быть зависимым. Но потом поняла – он делает так, как дети, как маленькая Аня – она ленилась ходить и при первой возможности плюхалась на колени и ползла. Толя тоже полз – ему так было привычнее и удобнее. Он дополз до кровати, поднялся и лег.

– Его можно перевести в частную клинику, – сказала мне Аня, – я найду деньги.

– Зачем? Он все равно умрет, – ответила я.

– Врачи говорят, что это состояние… никто не может сказать точно, сколько ему осталось.

– Но ведь он все равно умрет. Пусть умирает в тех стенах, в которых хотел.

– Она меня уже достала. Я больше не могу. В больнице хоть полегче, а когда он у нее – я чувствую, что скоро сорвусь.

– Пусть умирает с теми, кого выбрал.

– А лекарства? Можно продлить… снять отек…

– Зачем?

– Тогда я скажу Елене, что я против.

– Не говори ничего. Пусть это будет ее выбор.

– На лекарствах он лучше ходит.

– Тогда пусть ходит.

– Лекарства очень дорого стоят.

– Но не мы же за них платим.

– Но он еще не умер. Мне кажется, ему больно, только он не может это сказать. Или не хочет. Он сидит и держится за голову. Может так часами сидеть – мне нянечки говорили.

– Раз не говорит, значит, может терпеть.

Толя меня в первый раз не узнал. Не знаю, за кого принял. Стал рассказывать, что лежит в пансионате и этот пансионат сам и строил. Рядом храм. Тоже их бригада строила. А теперь хорошо – колокола слышит. Все-таки одно богоугодное дело сделал.

– У меня жена верующая, она в церковь ходит. Жена у меня очень хорошая, – рассказывал мне Толя.

Я подумала, что он говорит о своей этой Елене. Еще удивилась – неужели воцерковленная? Аня мне ничего об этом не рассказывала.

– Вы были в этой церкви?

– Да, хорошая церковь. Красивая. И батюшка молодой. Его все любят, – ответила я, хотя никакой церкви рядом с больницей и в помине не было.

Я вспомнила, как мы жили в деревне. Еще в Казахстане. Толя тогда подвизался разнорабочим – они строили школу и заодно помогали возводить храм.

– Жену мою Светлана зовут, – сказал Толя и меня аж дернуло. Я заплакала. Аня говорила, что и ее уже не узнает, никого не помнит. Выходит, что меня, как жену, он и помнил. Только меня. Уже всех забыл, а меня – нет. И вернулся он в то время, когда мы молодые были. Жили впроголодь, ютились у свекрови, а все еще надеялись на счастье. Я-то уж точно. Я беременная ходила. Да что там ходила, лежала в основном. Токсикоз не отступал. Я по стеночке передвигалась. А Толя тогда очень красивый был. Я даже плакала оттого, что мне такой красивый муж достался. Ведь бабником будет. Все говорили, что он гульной по натуре. Да мне все равно тогда было. Лишь бы уже от ведра помойного голову поднять. Пусть гуляет, лишь бы не бросал. Так я тогда думала. Страхов было полно – что не выношу ребенка, не рожу или рожу больного. У беременных вообще страхов много, а я все сразу собрала.

– Светлана красивая. У нее волосы красивые. У дочки – ее волосы. И глаза, – рассказывал мне Толя, – дурак я был, обижал ее. А она терпела. Домой мне надо. Помогите одеться. Я домой хочу. Я заплачу. Надо только у медсестры мою одежду забрать. Я сам не могу – она меня в лицо знает. Я вам заплачу, вы не думайте. Только одежду мне принесите. Они даже тапочки забрали, чтобы я не ушел. Куртка еще была. Но они ее уже продали. За бутылку водки и продали. Еду у меня забирают. Дочь приносит, а они забирают. Не дают есть.

– Нет, все хорошо. Я возьму одежду и отвезу вас домой, – сказала я.

– Спасибо. А колокола очень красиво звонят. Слушайте.

Я гладила его по голове, успокаивала. Поправила одеяло, подушку – она лежала на голове. Я еще подумала, что подушка неудобная. Или ему неудобно лежать, а надо повыше или пониже. Наверное, он пытался ее поправить и не смог. Ведь так и задохнуться недолго.

Вот тогда, после своего первого посещения, я решила, что провожу Толю достойно. Как смогу. Ведь, можно сказать, он попросил у меня прощения. Признал, что я была ему хорошей женой. Домой просился. Я знала, что он в наш дом просится. Ко мне. И про дочку тоже вспомнил.

Толя очень похудел. Он всегда был крепкий, слегка полноватый даже. И тут – кожа да кости. Я его давно не видела, и было страшно – как болезнь меняет человека. До неузнаваемости. Я не узнавала своего Толю. Почему Аня говорила, что он неадекватный? Мне он показался таким беззащитным и даже нежным. Как маленький ребенок, ей-богу. В нем какая-то светлость появилась. Аня говорила, что взгляд у отца стеклянный, безумный. А мне показалось, что у Толи впервые за все годы появился осмысленный взгляд, в котором были и любовь, и страдание, и благодарность. Он никогда не был нежным, а сейчас… он так держал меня за руку. Как никогда не делал. И я бы никогда не подумала, что он любит дочь, что замечает, как она похожа на меня. Если бы не болезнь. Если бы не болезнь. Толя был таким мягким, даже чувственным. Спокойным. И добрым. Да, в нем появилась доброта. Если бы он раньше был таким. Неужели ему нужно было заболеть, начать умирать, чтобы я увидела в нем то, чего никогда не видела раньше. Если бы он хотя бы раз сказал мне, что ему очень жаль, что он просит прощения за то, что причинил мне столько боли. Если бы хоть раз сказал, что я хорошая, красивая. Но ведь ничего этого не говорил. Только сейчас, принимая меня уже за чужую женщину, рассказывая мне же обо мне.