Всегда кто-то платит - Маша Трауб

У меня уже и так нервы сдавали, а тут мама вдруг решила, что должна приехать к отцу. «Туда», – сказала мама.

– Зачем? – не поняла я.

– Мне надо его увидеть. Может, это в последний раз будет.

– Ты же ездила в больницу. Ничего с тех пор не изменилось. Я тебе и так все рассказываю. Ну, хочешь, я его сфоткаю на телефон и покажу тебе.

– Нет, я сама. Интересно, узнает он меня или нет? В больнице узнавал, ты помнишь?

– Да, ну и что? Тебе это так важно?

– Да нет, просто интересно. А про внуков спрашивает?

– Да он, когда здоров был, не спрашивал!

– Спрашивал, у меня.

– Ты мне не говорила. Может, тебе показалось?

– Нет. Он радовался, когда я приезжала. Я же это видела.

Мама настаивала. Тогда мы договорились, что я приеду к Елене, отправлю ее куда-нибудь, а в это время мама зайдет.

Я приехала. Елену не пришлось уговаривать – она тут же ушла в другую комнату. Я заглянула минут через пять – она уже спала. Я вернулась к отцу. Надо было его покормить – на тумбочке стояла тарелка с какой-то бурдой, которую наварила Елена. Не то что есть, нюхать это варево было невозможно. Я впихнула в папашу пару ложек и решила проверить шкаф – вдруг он заначку в шкафу спрятал? Уже собиралась встать, как он вдруг схватил меня за руку – сила у него оставалась. Не узнал меня. Че он там себе думал? Так он мне руку скрутил, я начала вырываться, он меня ударил. Ну я и схватила первое, что под руку попалось. Подушку. На лицо ему шмякнула да придавила. Я защищалась. Он же совсем был не в себе. Сумасшедший. Взгляд стеклянный. Он утих, я подушку сняла. Дышал он нормально, все хорошо было. Так, подхрипывал немного. Я ему дала воды попить.

Мама все-таки приехала. Как мы и договаривались, она не звонила в дверь. Я тихо ей открыла, чтобы Елена не услышала. Мама пробыла с отцом недолго – я уходила на кухню, чтобы им не мешать, и следила, чтобы Елена из комнаты не вышла. Потом проводила маму и тоже уехала. Елена так и спала у себя в комнате.

Я пошла в церковь, как советовали мне Эльвира и женщина из больницы. Мне там совсем не понравилось – было душно и многолюдно. Люди толкались. Может, Эльвире там и хорошо, а я начала задыхаться. Ни о чем другом думать не могла. Свечки поставила наобум – про иконы я ничего не знала. Еще подумала, что хорошо бы ввести такую услугу – пусть служащие церкви проводят экскурсии, рассказывают про иконы, подсказывают, кому из святых ставить за здравие, у кого что просить. Не все же знают. Я вот, например, ничего не знала. И настроение только испортилось. Надо было с Эльвирой пойти, как она предлагала. Она бы мне все объяснила. Но я думала, что это вроде как интимное дело. О чем я хотела попросить? Избавить меня от злости, от недовольства. Вот интересно, святые за это отвечают? За Толю я тоже поставила свечку. Под той иконой, где больше всего свечей горело. Отчего-то я решила, что там лучше. И за здравие тоже можно. Но то, о чем просила – не сбылось. Я так и не избавилась от своих плохих мыслей. Ушла разочарованная. Но я сама себя винила. Значит, все не так сделала, не так себя вела, неправильно просила. Чего я хотела больше всего? Не злиться. Просто не злиться – на свою жизнь, которая так сложилась. Разве это такая сложная просьба? Я не просила о выздоровлении мужа, зная, что это невозможно. Не просила дать мне денег на его лечение. Я не просила о чуде. Я всего лишь хотела, чтобы мне самой с собой стало легче. Чтобы я не съедала себя изнутри мыслями. Не обижалась на дочь. Я хотела вернуть себе легкость и избавиться от каждодневного, ежеминутного раздражения и злобы на весь свет.

Я просила дать ответ «за что мне такое»? Я что – такая особенная грешница, что мне достался больной муж? Не больше, чем остальные. Я никого не убивала, не крала. Какие там еще смертные грехи? Лень? Чревоугодие? Распутство? И что я должна была искупить? Чему научиться? Терпению? Прощению? Я и так терпела больше, чем нужно. Нужно было обойти на коленях десять раз церковь, начать поститься, совершить паломничество, вымаливать? Почему я? Пусть его бывшая жена ползает и вымаливает. Мне-то с чего? Кто мне Анатолий? Муж? Ну, если считать по канонам, то нет – мы не венчались. Близкий человек – тоже нет. Даже не дальний родственник.

Я думала тогда, что отец Ксении был для меня ближе, чем Анатолий. Он все-таки подарил мне счастье, пусть и кратковременное. Я его любила. Он был отцом моей дочери. Я его тогда часто вспоминала и думала, как бы себя вела, если бы он оказался на месте Анатолия. Да я бы землю ела, лишь бы ему стало легче. За Анатолия я не готова была есть землю. Он меня раздражал. Я испытывала только злость.

Его нужно было забирать домой. Я уже не называла Анатолия мужем, не могла. Когда говорила с Аней, то мы называла Анатолия в третьем лице – он. Стыдно признать, но мой муж становился для меня безликим. Он. Не Анатолий, не муж, просто он. И его нужно было забирать домой. Аня нашла частную клинику, куда его – опять это безликое «его» – можно было перевести, но требовалась предоплата. Я позвонила Ксении и еще раз попросила денег. Она отказала. Я говорила, что это нужно не ему, а мне, но она не понимала. Я знала, что она обо мне думает. Что я эгоистка, требую, чтобы она платила за чужого ей человека, который не сделал ей ничего хорошего. И, наверное, была вправе отказать. Но я не могла ей объяснить, что сойду с ума, если мне придется забрать его домой. Я что-то рассказывала про Анатолия Ксении, говорила, что с каждым днем ему все хуже, но она меня не слышала. Только раздражалась. Я знала, что она с трудом отвечает, когда видит мой номер. Знала, что наши разговоры становятся для нее пыткой. Но кому мне было еще звонить? У Ани денег не было. На Коле, по ее словам, висели уже три кредита. Продать было нечего.

И мне пришлось забрать мужа домой. Аня пообещала приезжать каждый день. Помогать. Коля привез еду и памперсы. Всем необходимым они меня обеспечили. Но они уезжали, а я оставалась один на один с больным человеком. Я должна была его мыть и не могла. Аня тоже не могла, потому что это был ее отец. Она не могла переступить через себя, и я ее прекрасно понимала. Я тоже не могла. Анатолия мыл Коля, когда приезжал, за что я была ему несказанно благодарна. Но я жила в постоянном страхе. Анатолий уже не понимал, какое время суток. Путал день с ночью, и я вместе с ним сходила с ума. Ночью он требовал внимания, днем спал. К моему ужасу, он вдруг стал ходить – по квартире, туда, сюда. Требовал, чтобы я вывела его на улицу, и мне приходилось его вести – ночью, на рассвете. Мы выходили на улицу, меня шатало от бессилия, от сбившегося графика, от хронического недосыпа. Я не могла установить режим дня, не могла объяснить ему, что на дворе – ночь, никто не гуляет ночью. Он вставал, одевался и выходил один. Мне было за него страшно, и я выходила следом. Несколько раз он падал, но, к моему удивлению, в любое время суток на улице можно было встретить гуляющих людей. С пяти утра попадались собачники, поздним вечером мы наталкивались на бегунов. Слава богу, что всегда находился тот, кто мне помогал поднять Анатолия.

Я совершенно вымоталась. Пока он спал, я готовила ему еду. Я стала полностью зависеть от Анны и Коли – выйти в магазин или в аптеку, оставив Анатолия одного в квартире, я не могла. Спасибо Коле, который закупил впрок гречки и прочей крупы, привез картошку, лук, муку. Вдруг проявившаяся активность Анатолия меня пугала. Он перестал спать. Лежал в кровати и улыбался собственным мыслям, сам с собой разговаривал. Или общался с невидимыми собеседниками. И это пугало больше всего. Представьте человека, который лежит, говорит что-то в потолок, ждет ответа, поддерживает диалог, смеется, размахивает руками. Он не понимал, где находится. Не знал, кто я. Я радовалась мелочам – что он не снимает памперс, хотя пару раз, на улице пытался его содрать, когда хотел в туалет. Но дома лежал спокойно, правда, без сна. И я не знала, когда он снова решит встать. Уснуть я боялась панически. Анатолия я поила успокоительными, которые на него не действовали. Сама пила кофе круглосуточно. Но кофе меня уже не бодрил. Я спала на ходу. И, наверное, отключилась на какое-то время. Провалилась. И не слышала, как он встал, прошел на кухню и сорвал карниз вместе с занавесками. Я нашла его на полу. Он лежал тихо, под занавеской. На голове была рана. Я промыла, помазала зеленкой. Но переложить в кровать я его не могла. Я его умоляла помочь мне, привстать, перелечь, но Анатолий не понимал, что я от него хочу. Пришлось звонить Ане. Коля смог приехать только на следующее утро. Почти сутки мы прожили на полу. Я кое-как убрала с мужа карниз и занавески. Пыталась его накормить, но он даже головы не мог поднять.