Стеклянный человек - Валерий Печейкин

«Отмщение Аз воздам», – с этой шуткой появился сам телевизионный судья. Это был крупный широкогрудый мужчина. Зажав папку под мышкой, он прошел к центральному столу и сел за табличкой «К. А. Бычков».

Начали съемку суда. Истица все время что-то кричала про свои маточные трубы, судья штрафовал ее за крик. Потом начал кричать подсудимый. Судья снова застучал молотком.

Адвокат вызвал мать истицы. В зал вошла женщина с коляской, набитой детьми непутевой дочери. Увидев истицу, мать начала причитать и нести отсебятину. Еще минут десять режиссер учил ее называть детей по сценарию.

Наконец наступает важнейший момент. Девочка – дочь истицы – должна была посмотреть на мать и спросить у бабушки: «Это моя мама?» Но бабушка выглядела как контуженая и несколько раз все портила. Сначала она спросила у дочери: «Ты моя мать?» Затем у судьи: «Это моя дочь?» Затем у внучки: «Кто ты такая?»

– Вы можете молчать?!! – закричала с потолка режиссер. – Я сама дам сигнал девочке!

А девочка, правда, загляденье. Тихая, спокойная, сидит на коленях и моргает. И вот съемка вновь доходит до ключевой фразы, в зале наступает тишина… Бабушка замерла, поджав губы. Видно было, что ей хочется спросить: «Кто я такая?»

Но она молчит. Все молчат. Сверху раздается голос режиссера:

– Говори, моя хорошая.

Девочка поводит глазками, смотрит на истицу и выговаривает:

– Это моя мама?

Все потрясены. Актер, играющий пристава, снимает с головы фуражку. У моего соседа – блаженного старичка – дрожит борода и мешки под глазами. Женщина в желтой кофте сидит, приложив пальцы к губам: девочка ее переиграла. Судья Бычков и тот краснеет под пудрой.

– Браво! – восклицает режиссер.

– Перерыв! – кричит бригадир Ольга.

Мы выходим из зала. Я подхожу к Ольге и спрашиваю, когда же убьют мальчика-гея. Ольга отвечает, что не знает. Но в любом случае на следующие съемки меня не пустят – туда записаны другие люди. «Но…» – «Ваши шестьсот рублей».

Ольга выдает мне две купюры: пятьсот и сто. Роза из пайеток сверкает на груди бригадира, она поворачивается и уходит. На спине ничего нет, кроме прилипшей белой нитки.

Я опускаюсь на стул в коридоре. Как обидно! И о чем я буду писать? О маточных трубах? А если я не напишу про убийство мальчика-гея, то не получу две тысячи рублей гонорара. Четыреста рублей от «Сестер Зайцевых» я давно проел.

Что же делать?.. Я сел и стал придумывать. Значит, так, гомофоба зовут Сергей. В самом имени зашифрована его борьба, но это борьба с собой. Он убил парня-гея, которого зовут Олег. В суд на убийцу подал Виталий – это бойфренд покойного. Стоп, а нужно ли подавать в суд на убийцу? Или дело начнут расследовать без иска? Вроде бы должны, но убит-то гей, поэтому…

Короче говоря, нужно поискать в интернете. Но как же не хочется ничего искать, как же хочется просто две тысячи рублей! В голове моей возникала галерея образов: друг покойного, мать покойного, отец покойного. Он стыдится, а мать говорит: «Все равно он был моим ребенком!» Отец бросает Виталию: «Ты развратил моего сына!» – «Зато я дал ему любовь! А что дали вы?» – «Заткнись, голубой щенок!» Судья стучит молотком. «Вы его убили! Вы!» – «Ах ты педик!» Начинается драка. Отец бьет Виталия, женщина в желтой кофте вынимает из сумки нож, прокурор раскусывает пилюлю с кровью, она льется на рубашку. Виталий выхватывает пистолет и кричит: «Знакомьтесь: мой ствол!» И стреляет вверх. Из-под потолка падает режиссер – та самая, которая управляла всем этим судом. Страшным судом.

Пауза.

Мы смотрим на нее: простая русская женщина с простреленной головой. Я приглядываюсь: отверстие в ее черепе – это щель в копилке. А внутри – деньги. Бумажные купюры, мелкие монеты. Сложи вместе – и будет несколько тысяч… На них можно купить и наггетсы, и масло, а еще имитированную красную икру. Все это стоит на столе, а стол – в облаках.

* * *

В редакции я честно признался, мол, так и так, нюхал деньги, слушал историю про маточные трубы, на убийство гея не попал – там был аншлаг. Редактор меня успокоил: ничего страшного, есть и другие скользкие темы. Например, мужская проституция. Сколько зарабатывают сегодня жиголо? «Сколько?» – спросил я. – «Вот пойди и узнай».

В моем кармане угасали шестьсот рублей, оставшиеся от телесуда. Я решил, что если проституция принесет мне в четыре раза больше, чем литература, то… Я займусь ей. Ладно, хотя бы в три. В два… Но простит ли меня Господь за то, что я променял чистый лист на грязную простыню?

Помоги мне, Господи! Жизнь страшна, но суд Твой – еще страшней.

Я жил тогда в Беляеве. Мы с друзьями снимали квартиру у гея-адвоката. Не знаю, с чего мы взяли, что он адвокат. Кажется, так сказал мой сосед Илья. Раз в месяц он ездил к «адвокату» домой и отвозил конверт с деньгами. Илья всегда рассказывал, какой мальчик открыл ему дверь. То светленький, то темненький. Иногда ему удавалось перекинуться с мальчиками парой слов. Все они были приезжими, у них не было ни денег, ни брезгливости. Они говорили, что адвокат мерзкий как тело, но хороший как человек. Он просит за проживание только «маленький секс». А квартира-то у него трехкомнатная, на Ялтинской улице. Есть лоджия.

Мы платили адвокату не «маленьким сексом», а обычными деньгами. И жили втроем в двухкомнатной квартире, которую он нам сдавал. Я, Илья, Павел. Илья ходил на работу, Павел – на учебу, а я писал рассказы. То есть ничего не делал.

Однажды я заболел. Встал утром: нос заложен, в голове туман. Но все равно решил, что выйду из дома. Хотя работы у меня тогда не было, да и денег тоже. Но были встречи со знакомыми. Вообще у людей, которые нигде не работают, много встреч с такими же бездельниками. Я спал, просыпался и писал какой-то бессюжетный роман. Ведь накануне я был участником литературного семинара, где нас учили писать. Мастер поделился с нами, что мечтает создать по-настоящему бессюжетный роман. Такой, в котором вообще ничего не происходит. Ничего. Этот роман должен стать очень популярным. Людям надоели одинаковые истории. Только история без истории может стать открытием для читателей, а для автора – золотой жилой.

Я решил, что первым напишу такой роман. Золотой роман ни о чем! Там будут чистые энергии любви и ненависти. Я тогда прочел в книге Хокинга, что именно такой была наша вселенная в самом начале – сочетанием абсолютного огня и абсолютного холода. Инь и ян, кипящий беляш и замороженное крем-брюле.

Но в тот день я заболел и отложил роман. Я позавтракал яичницей, похожей на мой вздувшийся нос. И вышел из дома.

Приехал в «Макдоналдс» на «Пушкинской», где встретился с другом, который хотел снять кино. Наоборот, с сюжетом! История о мужской любви и человеческом предательстве. Я сомневался, нужно ли такое писать. Зачем мужчинам любить и предавать друг друга? Пусть бессюжетно лежат и болтают. Но будущий режиссер настаивал, что нужен сюжет, диалог, поцелуй. Ладно, в конце концов я согласился. Режиссер предложил угостить меня большой чашкой кофе. Я снова согласился. И снова зря – это была моя вторая ошибка.