Крымская война - Алексей Трубецкой

Месяцем ранее англо-французский флот все еще стоял в Безикской бухте. Тревога за его безопасность росла, поскольку зимняя погода в этих местах весьма неблагоприятна и в конце октября ожидались сильные бури. В то же время отказ Турции принять Венскую ноту предполагал дальнейшие длительные переговоры. Еще до того, как Николай сообщил свое решение не соглашаться с турецкими поправками, Франция стала настойчиво предлагать Англии ввести флот в Дарданеллы. Такой шаг не только обеспечил бы безопасность судов, но и мог подтолкнуть царя к более быстрому согласию на изменения в тексте ноты. Несмотря на эти доводы, Кларендон и другие члены кабинета посчитали, что французское предложение находится в прямом противоречии с условиями Конвенции о Проливах. Было решено приказов о перемещении флота не отдавать и ждать — погода еще это позволяла. Однако объявление Турцией войны все изменило — кабинет принял предложение Франции, британский флот получил распоряжение присоединиться к французской эскадре и направиться в Константинополь. Интересно, что примерно за тридцать лет до этого Наполеон Бонапарт, находясь на острове Святой Елены, предсказывал: «Через некоторое время Россия заполучит Константинополь… Все проявления лести ко мне со стороны Александра были направлены на то, чтобы заручиться на то моим согласием… Полагаю, что если Франция и Англия когда-либо будут действовать в полном и искреннем согласии, то исключительно с предотвратить захват Россией Константинополя».

Николай остался в изоляции. Несмотря на дружественный прием, оказанный ему в Австрии и Пруссии, правительства Европы решительно объединились против него. Все более враждебным становилось и общественное мнение европейских стран. Это настроение нашло яркое выражение в беседе Наполеона III с одним из русских дипломатов, к которому французский император питал особое доверие.

Разочарованный в Николае, Нессельроде писал: «Тридцать лет я продвигал Россию в Европу, а он намерен выбросить ее оттуда!» Но и сам почтенный канцлер не избег подозрений императора. С того момента, как на первый план вышла проблема святых мест, чересчур осторожный канцлер утратил доверие. «Сын католика и протестантки, сам исповедующий англиканство, да еще, возможно, внук еврейки, Нессельроде считался недостойным иметь свою точку зрения по вопросу, связанному с интересами православной церкви», — пишет Константин де Грюнвальд. И Николай лишил мудрого и сдержанного Нессельроде возможности эту точку зрения высказывать.

В этот критический момент гнев императора возобладал над благоразумием, его действия приобрели противоречивый, непоследовательный характер. «Это противоречие между словами и дипломатическими маневрами дало врагам Николая еще более веские доказательства его двуличности, — отмечает профессор Грюнвальд. — Высказывания императора стали предельно грубыми. Подданных султана он называл не иначе как „эти турецкие собаки“, Наполеона III —„авантюристом“, Пальмерстона — „невежей и хамом“, других французских и английских министров—„трусами“ и „негодяями“. И одновременно заверял генерала Гойона о своем желании принять у себя французского императора „как брата“ и показать миру, как высоко он его ценит и с каким уважением относится к его достоинствам. Николай обращался к бельгийскому королю, которого ранее оскорблял, с просьбой обрисовать преимущества мира с Россией королеве Виктории и дельцам лондонского Сити».

Взывал Николай и к самой Виктории. «Остаемся ли мы, как я того страстно желаю, в дружеских отношениях, которые в равной степени выгодны обеим странам, или вы полагаете правильным положение, когда британский флаг развевается рядом с полумесяцем в противостоянии кресту Святого Андрея?» Ответ Виктории был холоден. В нем королева осуждала Николая за несдержанность в отношении Турции: «Истинные намерения Вашего величества не видны за той формой, в которую Вы облекли свои требования в адрес Порты».

Наконец был сыгран последний акт. Первого ноября Николай обратился к своему народу и миру с торжественным манифестом:

Прежде чем поставить свою подпись под этим манифестом, царь направил великим державам меморандум, в котором заверял их, что не намерен проводить наступательные операции. Российские войска не переправятся через Дунай, но сохранят свое присутствие в Дунайских княжествах. В заключение говорилось: «Сложившееся положение, вполне предсказуемое, ни в коей мере не препятствует продолжению переговоров». Если Наполеона можно упрекнуть в наивности, когда он настаивал в первую очередь на войне, то Николай вполне заслуживает обвинения в полном непонимании особенности своей эпохи. Прав был Нессельроде, говоря о властелине России: «Он намерен выбросить ее из Европы».

За неделю, предшествовавшую царскому манифесту, Турции удалось захватить инициативу и продвинуть свои войска через Дунай на территорию княжеств. Войска Омар-паши заняли позиции в четырех пунктах, отстоящих друг от друга на значительное расстояние, и приготовились к встрече с неприятелем. Но первыми все же напали русские, которыми командовал генерал Перлов[80]. У Ольтеницы он повел свои войска в наступление на самый крупный из четырех отрядов турок. Войска Омар-паши дважды отражали атаку и понесли значительные потери. Четвертого ноября Перлов вновь атаковал, на сей раз введя в бой крупные силы — двадцать пехотных батальонов, три кавалерийских полка и тридцать два орудия. Продолжительный огонь тяжелых пушек проложил дорогу кавалерии и пехоте. Омар-паша позже так писал об этом сражении: «Прицельный огонь со стороны наших укреплений вскоре рассеял их правую колонну и постепенно заставил центр отступить… Тем не менее русские методично и упорно продвигались почти до линии наших траншей, неся большие потери, которые составили около тысячи человек убитых и вдвое больше раненых».