Земля обетованная - Андре Моруа

– Я пригласила Роланду, потому что не могла поступить иначе, но мне будет очень неприятно ее увидеть.

– Почему, лапочка? Только потому, что она была любовницей твоего мужа? Нужно забыть прошлое любимого человека. Вот я ревнива, как тигрица, но только к настоящему и будущему. К тому же, если одна из вас двоих и может питать какую-то неприязнь к другой, то это именно Роланда. Ведь, по сути, это ты отняла у нее патрона, Мелизанда, ты – с твоим видом святой невинности!

– Вот именно. И она наверняка затаила злобу и постарается мне отомстить.

– Роланда? О, ты ее плохо знаешь! Роланда слишком тщеславна, чтобы признать свое поражение. Хочешь, я тебе скажу, какова будет ее реакция: «Не желаю, чтобы говорили, будто Ларрак меня бросил; пусть думают, что я сама бросила его, потому что нашла кое-кого получше!» И она начнет искать нового любовника, который хоть в чем-то будет превосходить патрона. На самом деле, я уверена, что она уже нашла такого, – уж очень довольный у нее вид. Если хочешь знать мое мнение, то, судя по некоторым признакам, это англичанин.

– Значит, вот так, от ступеньки к ступеньке, от разрыва к разрыву, от одного любовника к другому, Роланда доберется до самых верхов нашего общества? Боже мой, Сиб, что это за жизнь?!

– Я с тобой не согласна, лапочка. Роланда – просто существо иной породы, непохожее на нас с тобой. Для нее все это вполне естественно.

– За веком мы должны с покорностью идти, / Безумье эта мысль, ее пора оставить, / Не вам, поверьте мне, заблудший свет исправить.[75]

– Что ты там бормочешь, Мелизанда? Все еще сочиняешь стихи?

– Нет, просто цитирую Мольера… Да, Мольер прав, и ты права, и Альбер прав; придется мне терпеть нравы, которые я осуждаю; больше я не буду исправлять Роланду и постараюсь быть любезной весь вечер.

– Любезной и снисходительной к нам, – сказала Сибилла. – Надеюсь, ты не обидишься, если мы с Роже уйдем пораньше. У него такая короткая увольнительная, всего-то сто сорок четыре часа, и мы хотим использовать их все до одного!

И она рассмеялась, счастливая и гордая. Клер подумала: «Эти двое по-прежнему влюблены друг в друга». Но ни о чем не спросила кузину и заговорила о другом.

В тот вечер Роланда позволила себе одно из тех мелких предательств, которые мужчины едва ли способны заметить, а женщины не прощают никогда. По правилам «ужинов в тесном кругу», Клер и Сибилла надели короткие, скромные платья. Клер выбрала для себя белое, атласное, «рубашечного» покроя, отделанное лишь узкой полоской меха скунса; оно ей очень шло, но было совсем простым, а Клер еще и не надела никаких украшений. Зато Роланда явилась разодетой в пух и прах – длинное платье из золотой парчи оставляло открытой всю спину, а весьма смелые разрезы по бокам чуть ли не доверху обнажали ноги, затянутые в шелковые чулки. Осанистая, стройная фигура, сияющие глаза, атласная кожа – все это уподобляло ее чистокровной лошади. Она со смехом извинилась за свой наряд:

– Надеюсь, вы меня простите, Клер? Я знаю, что выгляжу overdressed,[76]но после вашего ужина мне нужно ехать в английское посольство. Меня тоже пригласили туда на ужин, но я не хотела упустить случай повидаться с Роже и заранее извинилась перед леди Берти за то, что приду к концу вечера… Впрочем, я обожаю сад английского посольства! Он такой темный, таинственный – настоящий приют влюбленных. Добрый вечер, патрон! Вы блестяще выглядите. Брак явно омолодил вас… Роже, дорогой мой, я счастлива видеть вас, капитан! Ах, как он великолепен со своим Военным крестом!

По правде говоря, Гийом Верье и Роже Мартен оба чувствовали себя неловко. Роже хотел вернуться после войны на свою прежнюю должность; Верье желал оставить ее за собой. Отсюда самые горячие проявления дружбы между их женами, каждая из которых зорко следила за другой, подстерегая любую ее оплошность. Сибилла выиграла первый тур, заменив Роланду на Клер, но, заметив, как уверенно держится ее соперница, поняла, что в борьбе с таким опытным врагом нужно держать ухо востро. Во время ужина капитан Мартен стал, конечно, центром общего внимания. Как фронтовик, он располагал сведениями, которые крайне интересовали Ларрака, и тот, изменив своей привычке произносить монологи, задал вопрос, что было с его стороны высшей милостью:

– Как обстоят дела с волнениями в войсках?

– С ними покончено, – ответил Роже. – Люди вновь обрели уверенность. Недавно, когда Пуанкаре прибыл на фронт с инспекцией, несколько отпускников на вокзале еще прокричали: «Мир! Мир любой ценой!» – но уже без всякого энтузиазма. А что вы сами думаете о мире, патрон?

– Я в него не верю. Конечно, из-за России, которая бросила нас на произвол судьбы, нам будет нелегко. Но ее место со временем займут Соединенные Штаты. А что там с танками, Роже?

– Ну, как вам сказать, патрон… Мы еще далеки от их массового применения, за которое вы ратовали. А попытки отдельных атак проваливаются, как вы и предсказывали, но это имеет и свою положительную сторону: боши уже не верят в эффективность танков и, похоже, не занимаются строительством противотанковых заграждений.

После ужина Клер долго беседовала с Ларивьером. Она спросила его, считает ли он возможным убедить патрона покинуть авеню Габриэль и сменить обслуживающий персонал.

– Так мне было бы намного легче, – призналась она. – Теперешние слуги привыкли всё делать по-своему и никогда не будут уважать меня. Что же касается дома, он прекрасно обустроен благодаря вам, Франсуа, но я все же предпочла бы жить в интерьере, созданном мною самой. Кроме того… Альбер принимал здесь так много женщин, и мне это неприятно.

– Я понимаю, – ответил Ларивьер, – но не советовал бы вам спешить. Патрон не любит новые лица и новые интерьеры.

Клер с легким раздражением следила за Роландой, которая увлекла Ларрака в дальний уголок гостиной; наклонившись к нему, она рассказывала какие-то истории, а он громко смеялся. К счастью, она довольно скоро ушла. Сибилла и ее муж воспользовались этим, чтобы, в свою очередь, попросить разрешения удалиться.

– Ну конечно идите, голубки! – величественно-отеческим тоном сказал Ларрак. – И постарайтесь не слишком скучать наедине!

Оставшись вдвоем с Клер, он обнял ее с каким-то особенным пылом.

Сибилла приехала на завод с просьбой подтянуть тормоза ее автомобиля, а сама вошла в кабинет Ларивьера:

– Простите за беспокойство, Франсуа! Я хотела узнать, слышали ли вы последние новости. Меня они ужасно встревожили.

Было начало марта 1918 года. Война шла уже три с половиной года, и никто не рисковал делать долгосрочные прогнозы: сможет ли она закончиться победой Франции. Оптимисты утверждали, что при поддержке американских дивизий решительное наступление станет возможным в 1919 году; пессимисты, напротив, опасались полного разгрома, и весенняя кампания как будто подтверждала их страхи. Германские войска нанесли удар на стыке двух армий, французской и британской, и вернули себе прежние позиции. Фронт армии Гофа был смят.[77]Французам пришлось срочно затыкать своими дивизиями Амьенскую брешь.