Куриный Бог - Мария Галина

— Часы — это хорошо, — согласился он.

— Такие и на материнке мало у кого имеются!

— Да, верно.

Мягкие синие сумерки стелились над поселением, как переливающееся шелковое полотнище. К запаху свежей древесины примешался запах мокрой зелени — выпала роса. Кто-то прошуршал в кустарнике — наверное, безопасный, раз никто не обратил внимания.

«Боммм» — повторили часы.

А русоволосая девушка сказала:

— Возьмите еще печенья. Пожалуйста.

* * *

Дорожная пыль была чуть прибита росой; чужая трава выбрасывала, стелясь вдоль низеньких оград, острые сизые стрелы, он шел мимо отворенных дверей, мимо домов, где кто-то готовил ужин, стирал на веранде, купал ребенка, плотничал или просто сидел в кресле-качалке, глядя на вечереющее небо. На какой-то момент он словно очутился у дома своего детства, в старом поселке со скрипучими калитками и резными наличниками, чудом уцелевшем в лапах мегаполиса, зацепившемся за край существования, а потом сметенном строительным бумом и безумной, неприличной просто ценой за каждый метр пригодной для жизни земли. Ну да, здесь не растут за оградой цветы, ну и хрен с ним. А может, и правда, заведут они пчел, выпишут семена, и будут из-за каждого штакетника выглядывать веселые мордочки подсолнухов… Если пчелы приживутся, можно будет и фруктовые деревья высаживать… Не может быть, думал он. Неужели? Не может быть…

— Скажи! Скажи!

Он приостановился. Трое мальчиков лет семи обступили белобрысую девочку, то ли помладше, то ли просто миниатюрную. Девочка в домотканом холщовом сарафане мотала головой, ладошка что-то сжимала у горла — крестик?

— Это чтобы ты была умная? Да? Потому что ты дура. Дура ведь?

Лицо девочки жалобно скривилось, мокрые ресницы торчали в стороны, как иголочки.

— Нет, это чтобы ты выросла красивая. Потому что ты уродина.

— Нет, это чтобы она вообще выросла. Она же карлица.

Девочка всхлипнула, по-прежнему придерживая ладошку у горла.

— Парни, — сказал он, выступая из тени штакетника, — у вас совесть есть?

— А мы чего? — Самый высокий мальчик вытер нос рукавом. — А она чего?

— Я уже даже не говорю, что вас трое на одного. Но девочек вообще нельзя обижать, — сказал он сурово, — уже хотя бы потому, что девочка не может дать сдачи.

— А вдруг может? — спросил еще один, круглоголовый и веснушчатый. — Вдруг у нее как раз для этого? Чтобы могла сдачу дать?

— Нет! — тоненько взвизгнула девочка, и слезы полились по щекам особенно густо и быстро, ручейками. — Это для того, чтобы меня любили!

— Так ведь тебя все равно никто не любит. — Самый высокий разглядывал девочку с каким-то даже научным интересом.

Девочка заплакала еще громче, схватилась руками за щеки, словно для того, чтобы удержать слезы, и он увидел наконец, что такое она прятала, — просто камешек на шнурке. Куриный Бог. Когда-то давным-давно они с сестрой тоже любили собирать такие…

По-прежнему прижимая руки к щекам и горько плача, девочка повернулась и побежала вдоль улицы. Она была босая. Похоже, здесь все дети бегают босиком, благословенное место.

— Ее обманули, — задумчиво сказал высокий, глядя ей вслед, — это не для того. Это для чего-то другого. А для чего, она и сама не знает. Ну что, пошли, что ли?

* * *

В затененной комнате с голыми, опять же пахнущими свежим деревом стенами он лег на грубо сколоченную койку и с наслаждением вытянулся. Планшет он пристроил на животе. Глаза уже ощутимо пощипывало, вообще-то хорошо бы поспать, но перед сном он хотел впихнуть в себя как можно больше данных — чтобы во сне было что обрабатывать, над чем трудиться. Самые удачные наития к нему приходили по утрам, в странном состоянии между сном и бодрствованием, когда сознание стягивает и сшивает причудливые ассоциации.

Отчетность по агрикультурам он просмотрел мельком — и так понятно, что посевы дали хорошие всходы, что элитные сорта твердых пшениц и ржи способны не только прокормить колонию, но и вернуться зерном на материнку в качестве отсроченной платы за поставленное через дорогущий портал оборудование, предметы первой необходимости и агротехнику. Что еще важнее — посевы диких зерновых тоже дали хорошие всходы, а это значит, что сейчас, когда центры происхождения культурных растений со всем их потенциальным генетическим разнообразием уничтожены локальными конфликтами или просто недоступны (интересно, почему локальные конфликты чаще всего случаются именно в очагах формообразования, словно сама земля там и впрямь бурлит избыточной силой?), человечество не потеряет их окончательно — пусть не на материнке, но на бесконечном числе вариативных Земель… И старые сорта, вытесненные на материнке генными модификатами, не потеряет тоже. Генным модификатам в колонии хода нет: таково условие игры.

Эта варианта материнки, кстати, вроде вполне приемлема — с хорошей биотой, правда, без коэволюции цветковых растений и насекомых-опылителей. Ну да, в какой-то степени это, может, и к лучшему… Колонисты пока что останутся без меда, что да, то да.

Интересней другое…

Он умел угадывать фальшь. Мимика, движения глаз, движения рук, интонации… Никого так не тренируют, как инспекторов, и не только на скорость реакции и выносливость. Захар не врал. Тут все было в порядке — ни борьбы за власть, ни конкуренции, ни стяжательства, ни эксплуатации. Мечта человечества.

Под невесомым термоодеялом он уже почти уснул: мышцы приятно ныли после долгого перехода, и золотистое мерещилось под закрытыми веками.

Крупные женщины обычно двигаются легко. Она не была исключением.

Он чуть приоткрыл глаза — просто чтобы убедиться, что не ошибся.

От нее еле ощутимо пахло капустой и грибами.

И еще она была теплая и очень сильная. Гораздо сильнее, чем могло бы показаться, если судить по мягким, женственным формам. Не его тип женщины.

* * *

Он провел пальцем по чуть мерцающей линии, очерчивающей скулу и подбородок.

Она вздрогнула, вновь притянула его к себе с той же удивившей его силой. Потом отпустила, откинулась на постель. Чем-то она напоминала крупное морское животное, гладкое и массивное, не очень ловкое на суше, но прекрасное в своей родной среде. Похоже, постель и была ее родная среда, ее стихия.

— Я так тебе понравился? — Он все-таки испытывал некоторую неловкость, хотя с чего бы? Оба взрослые люди…

Она чуть повела массивным плечом:

— Ну, не противен, скажем так… Но ведь дело не в этом.

— А! Свежие гены. — Он не видел, но почувствовал, как в темноте Ханна кивнула.

— Это очень важно. — Она даже приподнялась на локте; теплая прядь волос упала ему на щеку. — Думаешь, почему в древности гостю подкладывали в постель дочку хозяина, а то и жену?