Здравствуй, нежность - Дени Вестхофф

Помимо признания факта ее долгов, которые невозможно отрицать после стольких лет пренебрежения по отношению к делам и налоговым расчетам, я весь бурлил, видя, что, несмотря на проблемы со здоровьем и разнообразные трудности, несмотря на учрежденный комитет друзей, никто не вмешался в это дело, чтобы хоть как-то остановить все эти преследования. Никто из друзей господина Ширака или господина Тьерри Бретона, занимавшего тогда пост министра финансов, не счел нужным выслушать призывы о помощи со стороны этой женщины, которая заставила заговорить об образе молодой Франции весь мир. А если выражаться более прозаически, то не мешало бы вспомнить, что Франсуаза Саган принесла с момента выпуска романа «Здравствуй, грусть», то есть почти за пятьдесят лет, миллионы франков НДС в государственное казначейство. Никто из них не счел нужным вмешаться, чтобы оставить ей хотя бы минимальный доход, который позволил бы ей жить достойно, ничего не прося у окружающих.

Кроме катастрофического финансового положения к моменту ее ухода, издательская ситуация также находилась в плачевном состоянии. Объявление о ее смерти в средствах массовой информации, естественно, вызвало повышенный интерес к ее творчеству, и многие в порыве любопытства (это касается тех, кто никогда не читал книг Саган) или сочувствия (а это о тех, кто читал, но немного забыл) захотели купить ее книги в книжных магазинах. Но, как я быстро понял, за исключением нескольких редких наименований, романы Саган закончились. Этот печальный факт не был даже упомянут во время передачи, подготовленной Гийомом Дюраном[50] в память моей матери. Таким образом, в первые месяцы после ее смерти, в начале 2005 года, все заставляло поверить — или все хотело заставить меня поверить, — что творчество Саган обречено, что после смерти моей матери я буду присутствовать при исчезновении писателя и его творчества.

Осенью, в течение нескольких недель, последовавших после ее смерти, я связался с Министерством культуры, которое, как я знал, вступило в контакт с матерью летом 2004 года, чтобы попытаться найти выход из сложившегося положения. Я, в свою очередь, хотел знать, были ли найдены какие-то способы, чтобы ослабить мертвую хватку, душившую ее. Вскоре я понял, что с этим министерством дело не заладится, что наши встречи, всегда вежливые и дружелюбные, ни к чему не приведут. Я даже был проинформирован от имени министра, господина Доннедьё де Вабра, что состояние налогового досье моей матери делает любую инициативу с ее стороны обреченной на провал и что я должен обращаться непосредственно в Министерство финансов к господину Тьерри Бретону. В августе 2005 года я написал письмо министру финансов, в котором рассказал о своей обеспокоенности в отношении имущества моей матери. Долг, которым она обременена, делает вступление в наследство невозможным, и что единственный способ урегулировать все эти моменты заключается в использовании ее авторских прав и реализации поэтапного плана погашения долга, то есть в введении своего рода моратория, который позволил бы со временем полностью возместить задолженность.

Мы с моим адвокатом Жаном Эттуаресом были приняты в Министерстве финансов в октябре, после того как они получили мое послание. Мы встретились вдесятером за большим столом. Каждый из наших собеседников был связан, по разным причинам, с делом моей матери, что заставило меня подумать, что сумма, стоящая на повестке дня, еще более значительная, чем я себе представлял. Атмосфера была серой, а лица — угрюмыми, и мы с моим советником достаточно быстро сообразили, что «досье Саган» не станет объектом какого-либо особо благосклонного отношения. Мои опасения по поводу того, что дело моей матери может вызвать неприятие и даже враждебность со стороны определенных органов, подтвердились. Сегодня я думаю, что для этой враждебности было несколько причин. Налоговое досье моей матери перемещалось по коридорам Министерства финансов с самого начала возникновения «проблем», то есть в течение почти пятнадцати лет. Помимо того что оно было обременено многочисленными претензиями, которые регулярно в него добавлялись, оно также было перегружено всевозможными политическими нюансами, иногда дружескими — как в случае с Франсуа Миттераном, а иногда и враждебными — как с «делом Эльф».

После того как мы с моим блестящим адвокатом получили адекватное представление о ситуации и нам была обещана новая встреча через три месяца для представления конкретных предложений, не произощло абсолютно ничего нового. Весной 2006 года, то есть через полтора года после смерти моей матери, поступления были по-прежнему заморожены, и не было никаких свидетельств в пользу того, что что-то изменится. Что касается литературного наследия, то тут тоже ничего не изменилось ни на йоту, и ситуация выглядела заблокированной. Мне же невозможно было даже поинтересоваться происходящим, поскольку я не обладал необходимой легитимностью из-за того, что официально еще не вступил в права наследования. Например, я не мог обратиться с письмом к редактору (я не мог ему даже позвонить!), чтобы попросить посмотреть счета или копии издательских договоров. Я пока не проявил себя как наследник, но такой шаг мог de facto[51] превратить меня в него. И эта неспособность действовать, принимать решения лишь усиливала мои раздражение и разочарование.

Подобное положение было тем более абсурдно, что нам с адвокатом нужно было получить информацию об имущественном состоянии моей матери. Нам были нужны копии ее контрактов, чтобы знать, какие отчисления предусмотрены по каждому из ее произведений, нам нужно было знать об уступках прав, совершенных в последние годы издателями, о том, где и как продавались книги и т. п. И, наконец, нужно было получить подтверждение — а это стало ясно чуть позже — того, что некоторые из ее издателей или, по крайней мере, кто-то из них практически отказались от использования произведений моей матери во Франции (и это произошло задолго до ее ухода), довольствуясь получением роялти из-за рубежа и от третьих лиц. Короче говоря, вступление в наследство было настолько обременительным, что у меня не было достаточных оснований, чтобы окончательно решить — «да» или «нет». В случае моего положительного решения я бесповоротно связался бы с наследством моей матери. Но у меня, прежде всего, было мало времени, плюс ко всему я знал, что администрация еще не начала гнаться за мной по пятам, поскольку не знала, каково будет мое окончательное решение. Над сложившейся ситуацией следовало как следует поразмышлять, но время поджимало. Мы с адвокатом использовали его с выгодой для себя и продвинулись в нашем расследовании; мы искали самые неблагополучные вещи, самые неприятные и опасные, и прилагали все усилия, чтобы оценить их потенциальный вред, ибо именно от таких вещей и нужно было себя защитить при вступлении в наследство.

Мы должны были как можно лучше защитить себя при столкновении с ордой кредиторов — а мы даже не знали их точного числа, — одни лица которых порой не сулили ничего приятного. Главным среди них было французское государство, которое владело более чем шестидесятью процентами дебиторской задолженности. Но не это пугало меня больше всего. Я знал, что если мы все же придем к соглашению (а мне было приятно думать, что эта гипотеза наиболее вероятна), то встанем на перспективный путь, на котором при уважении наших взаимных обязательств у меня был бы хороший шанс полностью погасить долг лет через тридцать или сорок. Я знал, что со временем у меня станет одним врагом меньше, но речь в данном случае шла о французском государстве, но не о некоторых частных лицах. Оказалось, что оставшиеся сорок процентов долга были очень неравномерно распределены между частными кредиторами — владельцами жилья, которым не была выплачена арендная плата, сотрудниками, которых неожиданно уволили, честными людьми, которые имели давние векселя, а теперь предъявили их к оплате… Они были явно не склонны растягивать выплату долга — и так по три года ждали, что я наконец стану наследником. Жан, мой советник, сделал очень хорошую работу, идя, там где это было возможно, навстречу им и делая предложения, которые через три года после смерти моей матери выглядели неожиданными. Подобным образом он пресекал любые чрезмерные требования, исходившие от них.