Зомби-экономика. Как мертвые идеи продолжают блуждать среди нас - Джон Куиггин

Отсутствие стабильной кривой Филлипса отнюдь не означает, как полагал Фридмен, единственность «естественного» уровня безработицы, соответствующего стабильной инфляции. Напротив, если государство готово мириться с высокой безработицей ради низкой инфляции, на чем настаивает модель Фридмена, то безработица будет поддерживаться посредством гистерезиса, который может сохраняться на протяжении нескольких десятилетий.

Эффекты гистерезиса легко обосновать микроэкономически. Но трудно представить с помощью динамически оптимизирующих репрезентативных агентов, которые населяют мир моделей DSGE. Существование эффекта гистерезиса делает проведение монетарной политики на основе правила Тейлора сомнительным предприятием, поскольку это правило практически не признает снижение безработицы в качестве самостоятельной цели политики.

Очевидным критерием успешности того или иного теоретического подхода в макроэкономике служит его способность выступать основой для предсказания, понимания и преодоления экономических кризисов. Если применить этот критерий к текущему кризису, то налицо практически полная несостоятельность подхода DSGE в макроэкономике.

Во-первых, в период формирования пузыря почти никто из сторонников DSGE не предвидел надвигающейся опасности. Во-вторых, парадигма DSGE располагала к положительной оценке как раз тех изменений, которые и подготовили почву для кризиса, – например, так смотрели на рост и глобализацию финансового сектора и связанные с этим глобальные диспропорции. Самоуверенные заявления Алана Гринспена были крайним примером, однако они отражали типичную для большинства точку зрения.

В-третьих, даже в 2007–2008 годах, когда кризис уже начался, его тяжесть неизменно недооценивалась. Ситуация усугублялась политическим контекстом: сторонники администрации Буша не желали в предвыборный год признавать наличие рецессии.

В-четвертых, с началом кризиса консенсус, который был налицо в период «великого смягчения», распался, и обнажились старые линии разделения между кейнсианцами и неоклассическими экономистами, которые, как оказалось, не стерлись, а лишь долгое время затушевывались. Там, где раньше царило согласие, теперь с новой силой вспыхнули старые противоречия. Кейнсианцы предпочли старый кейнсианский анализ, основанный на понятии ловушки ликвидности, недавнему теоретическому консенсусу. В предельных случаях отсюда следовал вывод, что монетарная политика выработала свой ресурс и настало время для полномасштабного фискального стимулирования.

В «пресноводном» лагере в ответ на кризис возродились жесткие версии неоклассической экономики и вновь были сформулированы положения классической экономики XIX века. Это произошло вовсе не потому, что представители неоклассической школы смогли предсказать кризис (большинство из них наблюдали за «великим смягчением» без тени беспокойства), и не потому, что они могли предложить хотя бы некое подобие его объяснения. Причина такой реакции была в том, что только догматическая классическая точка зрения предлагала какую-то целостную основу для отрицания широкомасштабных фискальных мер по стимулированию экономики.

Наконец, подход DSGE не предложил почти ничего для решения практических и теоретических проблем, поставленных кризисом. На защиту мер по фискальному стимулированию по большей части встали такие экономисты, как Пол Кругман, Брэдфорд ДеЛонг и Джозеф Стиглиц, специализировавшиеся не на академической макроэкономике, а в таких требующих исторического понимания областях, как экономическая география и экономическое развитие, то есть люди, испытавшие на себе влияние кейнсианских представлений о флуктуациях в прошлом.[74]

В стане «пресноводных» экономистов сильнее всего меры стимулирования критиковали специалисты по теоретическим финансам, такие как Джон Кохрейн и Юджин Фама, наиболее известные своей приверженностью гипотезе эффективного рынка. При этом для формулирования своих позиций каждая из сторон использовала те же доводы, что были в ходу у экономистов уже в 1970 году или даже раньше. Каждая сторона обвиняла своих противников в следовании взглядам, опровергнутым еще в 1930-е годы.

Между тем правительства и международные организации, которым в конечном счете и приходилось отвечать за последствия принимаемых решений, в большинстве своем предпочитали кейнсианские рецепты борьбы с кризисом. Правительства в США, Европе, Китае и странах Азиатско-Тихоокеанского региона увеличивали бюджетные расходы, чтобы поддержать совокупный спрос и сохранить рабочие места. Организация экономического сотрудничества и развития, Всемирный банк и Международный валютный фонд, традиционно выступавшие поборниками фискальной добродетели, не колеблясь, поддержали меры по фискальному стимулированию и постарались скоординировать их на международном уровне. В область практической политики, как и на арену публичных дебатов, вернулся традиционный кейнсианский стабилизационный подход, отодвинув на задний план самые последние достижения экономической мысли.

Неспособность специалистов по академической макроэкономике влиять на ход дебатов в публичном пространстве можно отчасти связать с характерными для микрообоснованного подхода теоретическими особенностями DSGE. Модели с микрооснованиями берут общее равновесие как исходную точку. Несущественные изменения, вносимые в стандартный набор предпосылок, скорее всего, означают такое же несущественное отклонение результатов от тех, что получаются в стандартной модели. Далее это представление укреплялось из-за того, что модели DSGE были откалиброваны на данных эпохи «великого смягчения». Кроме того, последнее обстоятельство заставляло фокусировать все внимание на монетарной политике, основывавшейся на правиле Тейлора и оказавшейся в итоге бесполезной.

Но главной проблемой был общий интеллектуальный климат рыночного либерализма, в котором невозможно было размышлять на макроэкономические темы, не опираясь на гипотезу эффективного рынка и наглядные результаты «великого смягчения». Тревожные мысли о рыночных диспропорциях трудно было примирить с выводами, которые делались на основе гипотезы эффективного рынка в победоносной атмосфере «великого смягчения».

Скрытые различия между экономистами «соленой воды» и экономистами «пресной воды» резко обнажились с наступлением финансового кризиса. Сторонники школы «соленой воды» полагали, что масштаб кризиса требует столь же обширных политических мер. Первой такой мерой стало снижение процентной ставки ФРС до нуля, за чем последовало «количественное смягчение» (выкуп финансовых активов центральным банком), а затем, когда возможности монетарной политики были исчерпаны, – возврат к старомодным кейнсианским мерам фискального стимулирования для возмещения обвалившегося частного спроса. Вышло так, что набор политических альтернатив быстро сузился до двух: либо ничего не делать и ждать, пока экономика сама выберется из кризиса, либо разворачивать крупную программу государственных расходов, чтобы смягчить воздействие спада. Замысловатые модели DSGE не могли помочь сделать выбор. Как ни странно, по замечанию экономиста Грегори Кларка,