Черный мел - Кристофер Дж. Эйтс

— Нет, — ответил Марк. — Джолион, пожалуйста, сбавь обороты. Я ничего плохого в виду не имел.

— Знаешь что, Маркус? Ты не станешь крутым оттого, что каждые пять минут закрываешь глаза, изображаешь из себя зомби и дрыхнешь по шестнадцать часов кряду. Ты самый обыкновенный раздолбай, Марк. Ленивый, хитрый раздолбай, только и всего.

Марк медленно встал. Переход из одного состояния в другое потребовал от него громадного количества энергии, он стоял на ногах и выглядел потерянным.

— Вот именно, Маркус, — сказал Джолион, — теперь можешь отваливать. — Он жестом показал на дверь и боком сел на кровать. — И все остальные тоже, давайте валите отсюда. — Джолион смял окурок в пепельнице. — Осточертело, у себя в комнате я никогда не бываю один. Неужели не имею права хоть немного побыть один?

Все начали вставать. Джек хотел было что-то сказать, но передумал и вышел из комнаты следом за Марком. Они шагали друг за другом, гуськом. Чад замыкал шествие. Эмилия отделилась от них и осторожно шагнула к кровати, на которой растянулся Джолион. Чад замялся на пороге.

— Все в порядке, Чад, — успокоила Эмилия. — Я справлюсь.

Чад улыбнулся, вышел и закрыл за собой дверь.

XXXVII(i).Наверное, я так резко набросился на Марка потому, что его раздолбайство угрожало нашим правилам. Марк считал не зазорным нарушать правила, ведь он умеет отличать добро от зла… Почему же обязанность отстаивать правила выпала мне? Остальные хотели, чтобы правила были навязаны, но предпочитали отмалчиваться и выжидать. Вдруг кто-то еще подаст голос первым?

То же самое я видел вокруг себя постоянно до решения отгородиться от внешнего мира. Повсюду — в автобусах, в барах, на улице — творилось одно и то же. Муж бьет жену. Та в страхе сжимается и отшатывается. А двадцать или тридцать зевак тоже сжимаются. Они переглядываются и надеются на чье-либо заступничество, кто-то вмешается и спасет жертву.

И этим «кто-то» раньше непременно оказывался я. Не сейчас, а давно. Игра лишила меня чего-то важного, украла какую-то часть моей личности. Вероятно, жизнь так или иначе обтесала бы меня, но Игра внесла первый вклад. И Чад внес первый вклад. И смерть внесла первый вклад.

* * *

XXVII(ii).Сегодня утром сосед напротив ни разу не оторвался от кроссворда. Моя бывшая жена вышла замуж за адвоката, специалиста по налогообложению. Его зовут Трип. Всякий раз, как я на улице натыкаюсь на бомжа, он свирепо смотрит на меня, словно предупреждает: «Не подходи!»

У меня не остается другого выхода. Я вынужден действовать. Но сделать, что я хочу, в одиночку не могу.

Вечерние дела готовят меня к выполнению предстоящей задачи. Я наливаю виски до линии, нарисованной черным несмываемым фломастером, — на треть. Две розовые таблетки, две желтые, две голубые. Когда сгущаются сумерки, я выхожу из дома, до сих пор я не решался подвергнуть себя такому суровому испытанию. Ист-Виллидж каждую ночь похожа на веселый карнавал.

Я дохожу до авеню А, где на улицах полно народу. Целые толпы переходят из одной забегаловки в другую. Девицы идут гуськом, взявшись за руки, отчего передние движутся боком, по-крабьи. Мне приходится посторониться, чтобы пропустить их — они заполнили собой весь тротуар. Двери баров изрыгают посетителей, как кошки извергают комочки шерсти из желудков. На капот вскочил какой-то тип в плавательных шортах и, приставив ко рту руки раструбом, орет:

— Все на вечери-и-и-нку!

Я пытаюсь вспомнить, какой сегодня день недели. Кажется, понедельник. Что-то я еще помню.

Потихоньку двигаюсь вперед.

XXXVII(iii).Бар «Туз» затягивает меня в свой мрак.

Виски, говорю я, когда мне удается наконец протолкнуться к стойке. Официантка чуть прищуривается. Нет, говорю я, не надо виски. Лучше пиво, «Бруклин».

Под подвесным металлическим потолком крутятся два вентилятора, но жару они не рассеивают. Вспотевшие посетители спешат утолить жажду. Я замечаю: женщин здесь меньше, чем мужчин, тем более молодых. Девушки загорели не по сезону рано и надели тонкие платья на бретельках. Я оглядываю их по очереди, но не вижу ни одного знакомого лица.

Я соскучился по женской близости. Мне не хватает женского тепла, змеиного райского аромата…

Шум вокруг меня то усиливается, то стихает. От здешней качки меня мутит, и я жмусь к краю барной стойки. Беру пиво и громко кричу, чтобы барменша меня услышала:

— И виски тоже! Самое дешевое, безо льда!

XXXVII(iv).Через час, после четырех или пяти порций виски с пивом, я оттаиваю и согреваюсь. Разглядываю лица в толпе, рассеянно слушаю чужие голоса. Они трещат, как сверчки в лесу или в поле. Приятно послушать их где-нибудь в походе, у костра. Смотрю поверх чужих голов и вдруг замечаю мелькающие красные цифры на жидкокристаллических экранах. Я поднимаюсь на цыпочки. На одном экране кружатся нули, на втором цифры растут: 50, 70, 170. Кто-то кивает: вверх-вниз. Периодически толпа одобрительно вопит, иногда разочарованно стонет. Я верчу головой, ищу источник притяжения и нахожу его. В противоположном углу есть две дорожки для мини-боулинга. Игра ведется только на одной.

Я вспоминаю о своей тренировке, о бое с тенью, о спарринге. Да, если я не вернусь на ринг до приезда Чада, как я могу надеяться его побить? Я должен карабкаться наверх, неустанно подниматься по лестнице…

Допиваю виски, встаю, проталкиваюсь в толпе. Игрок бросает последний шар. Он набрал 480 очков. Друзья одобрительно хлопают его по спине.

Я подхожу к нему и хлопаю его по плечу. Хотите сыграть? Мне приходится орать, чтобы меня расслышали.

XXXVII(v).На том мои ночные воспоминания заканчиваются. Просыпаюсь утром, один, в собственной постели, и голова у меня просто раскалывается.

Во время похмелья я особенно четко представляю свое внутреннее строение. Во мне бесчисленное множество атомов, вселенных, лишенных материи. Я весь состою из разных частиц и что-то жужжу, все мое тело мягко вибрирует.

Я валяюсь в постели до тех пор, пока не понимаю: до полудня не успею переделать все утренние дела. Выпиваю два из трех положенных на день стаканов воды и принимаю почти всю дозу лекарств. Надеваю кроссовки.

XXXVII(vi).Джолион, как я рада, что ты все-таки пришел!

Ты вернулся, чтобы найти меня. Правда, ты меня не видел, но какая разница? Ты приходил — сделал над собой усилие. Не представляешь, как это много для меня значит.

Вчера ночью ты оторвался по полной. Видел бы ты себя перед тем, как охранник тебя выставил! Ты прислонился к бильярдному столу, принялся выкрикивать мое имя и признаваться в вечной любви. Я даже покраснела.

Признания в любви, пожалуй, можно назвать пьяными откровениями — в очередной раз! И хотя я понимаю, утром ты совершенно забудешь это, но искренне надеюсь — ты еще помнишь, кто я такая. Во второй раз это не сможет выскользнуть у тебя из памяти. В первый раз все можно списать на стечение обстоятельств, во второй раз такая забывчивость похожа на равнодушие!