Три метра над небом. Трижды ты - Федерико Моччиа

Я просматриваю его фотографии одну за другой, словно последовательность разных времен, моментов и этапов. Некоторые из них я видел на ее страничке в Фейсбуке, но теперь, когда они у меня в руках, подобранные так продуманно и размещенные не наобум, я поневоле чувствую себя частью чего-то, чего никогда не мог себе представить и чему не могу дать имени. А вот у него оно есть. Массимо на высоком детском стульчике для кормления, Массимо, ползающий на четвереньках по голубому ковру, Массимо в смешной футболке с надписью: «I WILL SURF». И для каждой фотографии – какая-то запись, какое-то примечание, какое-то размышление Баби для меня. «Сегодня он произнес свое первое слово. Сказал „мама“, а не „папа”. Я разволновалась и расплакалась. Эти слезы из-за тебя. Почему тебя тут нет?» Она пишет это, обращаясь к некому Стэпу, которого нет, который ничего не знает и с которым она хотела бы разделить самое прекрасное, что у нее есть. «Сегодня он был просто молодцом. Придерживаясь за стену, он начал ходить, шажок за шажком. Потом он остановился, обернулся ко мне и посмотрел на меня, Стэп… В тот момент я была готова умереть. У него твои глаза, твой взгляд и точно такая же, как у тебя, решительность. Я подошла, чтобы ему помочь, но он оторвал руку от стены и вместо того, чтобы схватиться за мою, ее оттолкнул. Понимаешь? Да это же вылитый ты!» Мне хочется смеяться, и не только, но тому, что во мне кипит, я не даю выхода. На следующих фотографиях у Массимо уже другой взгляд. Он более уверенный, он подрос. «Сегодня он съел все, не выплюнув на меня ничего! Это чудесный день. Только что проехал мотоцикл, напомнив мне рев твоего, когда я слышала, как он несется с площади Дельфийских игр, потом вниз, по улице Винья Стеллути, потом по улице Коладжанни. Ты ехал на нем на полной скорости до площади Джачини. Охранник Фьоре тебя пропускал, быстро поднимая шлагбаум, прежде чем ты его разобьешь. Но на этом сегодняшнем мотоцикле был не ты. Где ты, Стэп? Ты буквально исполнил совет из той песни, которая тебе так нравилась: „Старайся избегать всех тех мест, где я бываю, и которые знаешь и ты…” И тебе удалось. Мы больше не встречались. Это так». И я молча продолжаю переворачивать страницы этого альбома. Праздник на второй, третий, четвертый день рождения. Волосы длиннее, темнее. Он похудел, стал выше. Пока не стал тем ребенком, которого я всего несколько дней назад видел вживую. Наблюдать, как он меняется и растет, фотография за фотографией, страница за страницей… Мне кажется, что я уже проживал это время. Отчаянно стараюсь все это вспомнить, мои мысли блуждают в прошлом. Я зажмуриваюсь – словно для того, чтобы лучше сфокусироваться на чем-то, что от меня ускользает. Чувствую себя как человек, который, ползая на четвереньках по пляжу, разгребает руками песок, пытаясь найти сережку, потерянную красивой женщиной. Когда я внезапно открываю глаза снова, прекрасная незнакомка исчезает, а в моих руках словно остается это ожившее воспоминание. А вот и я. Я там. В доме Баби, на диване. Она наклоняется, открывает белый шкафчик и достает оттуда альбом. Мы начинаем листать его вместе, и, фотография за фотографией, становится взрослее и она. А вместе с этим усиливается и мое любопытство, моя ревность ко всему тому, что я пропустил… Я подшучиваю над ней, говоря, какой смешной она была в детстве, но не рассказываю ей о том, как она мне нравится в каждое мгновение ее жизни. Эти разные прически, эти килограммы – чуть больше или чуть меньше, уже прошедшие юбилеи. Она не хочет, чтобы я видел одну из фотографий, хочет ее пропустить, и тогда мы деремся до тех пор, пока я ее не одолеваю. Это тот снимок, на котором она дурачится, скосив глаза. Я смотрю на него со смехом. «Как ни странно, но именно здесь ты похожа на себя больше всего». В тот же самый день она злится, потому что в ее комнате я нахожу дневник и начинаю его читать. Но вскоре мы миримся и начинаем целоваться. В какой-то момент мы останавливаемся, она внезапно отодвигается и подносит указательный палец к губам.

– Тсс…

– Что такое?

Она подходит к окну, отодвигает занавеску. «Мои родители приехали!» И быстро провожает меня до порога – меня, умирающего от желания остаться с ней.

– Эй! Можно?

Дверь открывается, и в нее заглядывает Джин.

– Привет! Что ты задумал? Я тебя отвлекаю? – говорит она, широко улыбаясь.

– Нет, конечно. Ты шутишь? Входи.

Я едва успеваю закрыть альбом и положить на него папку с проектом.

– А разве ты не помнишь, любимый? У нас с тобой очень важная встреча. Я зашла только потому, что ты не отвечал на мои звонки…

– Да, правда, извини меня, я перевел телефон на беззвучный режим.

– Давай скорее, нас ждут.

– Да-да, иду.

Я закрываю за собой дверь и прощаюсь с Джорджо:

– Увидимся завтра; похоже, что я сильно опаздываю.

– Хорошо. Пока, Джин.

– Пока, Джорджо.

Мы покидаем офис и входим в лифт. Джин нажимает на кнопку, чтобы ехать на первый этаж.

– Эй! Все в порядке?

– Да-да. Просто я слишком задумался.

– Извини, если это было что-то важное. Но мы никак не можем отложить сегодняшнюю встречу.

– Нет, не беспокойся. Ничего важного. Один старый проект. Не думаю, что он удачный.

– Хорошо, поговорим о нем, когда захочешь; тогда я тебе скажу, что думаю. Учти, я разбираюсь в телевизионных делах…

– Я хорошо это знаю, ты умница. Нам надо было порекомендовать тебя на должность ведущей. Но ты была бы слишком красивой, тебе бы слишком много завидовали.

– Была бы? – И она стучит мне кулачком по спине. – Послушай, ты, поросенок…

Но тут лифт открывается. Перед нами Парини – пожилые супруги со второго этажа.

– Все в порядке, не бойтесь. Мы скоро поженимся и проводили генеральную репетицию, чтобы проверить, поладим ли мы.

– Вот оно что… – говорит он, делая вид, что и впрямь этому поверил. Джин быстро идет к машине, и я иду за ней, но думаю, что не стану рассказывать ей об этом «старом проекте».

– Извините!

Габриэле, отец Джин, улыбается мне из зеркальца машины.

– Ничего страшного.

Ее мать тоже встречает меня улыбкой. Мы производим впечатление идеальной семьи.

Джин садится рядом со мной.

– Он не слышал моего звонка, был весь поглощен проектом.

Франческа на секунду оборачивается ко мне.

– Ну и как он теперь? Увидим по телевизору что-нибудь стоящее? – Ее мать всегда говорит со мной так, словно я отвечаю за все программы итальянского телевидения. – К тому же за те деньги, что мы платим по обязательному тарифу, нам должны были бы предоставлять гораздо более широкий выбор. Но они всегда показывают одно и то же.

Габриэле тоже высказывается:

– И не только: в этом сезоне они показывают одни повторы. Разве телесезон уже кончился? Как ты думаешь? А сколько в этом году денег «Итальянское радио и телевидение» выкачало из нас, итальянцев?