Опасные пассажиры поезда 123 - Джон Гоуди

Нет, Лонгмэн вовсе не был ханжой. У него бывали женщины, и он проделывал с ними разные штучки, о которых иной раз пишут в книжках, — сначала с этой сучкой, его бывшей женой, а потом и с другими. Он частенько приводил к себе женщин, когда появлялись деньги, и развлекался с ним на всю катушку — и по-простому, и с фантазией, в общем, по-всякому… Но чтобы вот так, при всех?!

Анита сделала вид, что поправляет юбку, и украдкой бросила взгляд на свои золотые часики. Проклятье! Даже если ей удастся выбраться из этого поганого поезда прямо вот сию минуту, она все равно уже опоздала. А значит, поганый телевизионщик в жизни не возьмет ее на пробы, хотя она уже переспала с ним ради той крохотной роли в рекламном ролике.

Чертова жизнь, чертов город! Если только вспомнить, сколько она платит за свою квартиру в хорошем доме, да какому количеству народа приходится при этом давать на лапу — швейцар, управляющий, не говоря уже о копах, — сразу становится ясно: чтобы заработать такие бабки, придется пойти на что угодно… А все ради чего? Нет уж, если на то пошло, она этот чертов город на воздух поднимет, но рано или поздно у нее будет свой дом где-нибудь в пригороде.

Рано или поздно — только вот сейчас-то как выживать? Подцепить какую-нибудь деревенщину с туго набитым кошельком? Поселиться на гребаной ферме, слушать по ночам довольное хрюканье этого типа и собственные заученные стоны, призванные изображать экстаз… Голубая мечта! Такие простофили давно все заняты. Сидят в своих пригородах, трахают чужих жен да режутся в покер.

А ведь этот отморозок по-прежнему таращится на нее. Глаза вылупил так, что удивительно, как они до сих пор не вывалились наружу сквозь прорези черной маски. Самовлюбленный ублюдок — небось считает, что все женщины должны так и обмирать при виде него. Ишь, как хвост распустил, небось воображает себя этаким… как это называется? Ах да, мачо! Но Анита точно знала — он на крючке: мысль о ее киске не дает этому психу покоя с того самого момента, как она вошла в этот гребаный вагон. А вот какого черта она сама призывно закинула ногу на ногу и кидает на ублюдка томные взгляды, словно при одном только взгляде на него так и тает, как мороженое на солнце?

Что ж, сказала себе Анита, в своем деле я, как-никак, профессионал — стало быть, и реакция у меня профессиональная; отрицать это так же глупо, как пытаться отрастить член, если ты родился без него. Да к тому же и ситуация складывается довольно неприятная, так что в любом случае не помешает сойтись поближе с одним из этих чокнутых ублюдков. Не очень похоже, что они будут стрелять в пассажиров, но когда вокруг столько стволов, всякое может случиться. Конечно, она тут ни при чем, всего лишь случайный свидетель, да что толку-то? Сколько раз она видела фотографии на первой полосе «Ньюс»: случайный свидетель лежит в луже крови, а какой-нибудь долбаный коп, склонившись над ним, таращится на бездыханное тело, почесывая при этом жирную задницу. Нет уж, я не хочу быть случайным свидетелем — я хочу выбраться отсюда, и точка! И ради этого я готова на все — даже строить глазки этому придурку. Вот прямо сейчас встану, опущусь перед ним на колени, расстегну ему ширинку — и пусть глазеют, кому нравится!

Анита сделала испуганные глазки и призывно округлила ярко-алый ротик. Ублюдок моментально понял, что к чему: даже под плащом было видно, как у него чуть ниже пояса стал набухать тугой ком.

Джо Уэлком хорошо помнил, как одна девчонка как-то сказала ему:

— В жизни своей не встречала такого кобеля. Ты готов заниматься этим делом когда угодно, хоть круглые сутки.

Она была горячей штучкой, эта девка: стоило только заикнуться о чем-то таком, как она опрокидывалась на спину и мигом раздвигала ноги — делай с ней что хочешь. Как-то раз они выползли из постели и отправились на кухню. И пока эта крошка варила кофе, он у нее за спиной тихонько перебрался на ее стул и приготовил ей неслабый подарочек, на который она, не глядя, и уселась. Вот это было да! Какую же скачку она тогда устроила!

Когда угодно, подумал Уэлком, и где угодно. На кровати, на полу, сидя, стоя, лежа, верхом на велосипеде. Да хоть бы и в вагоне метро, полном заложников, — подумаешь, большое дело!

Конечно, в руках у него автомат, а в туннеле уже наверняка засело не меньше сотни копов, и развязка приближается — все равно он готов! И эта цыпа в мини-юбке видит, что он готов — вон, даже рот приоткрыла. В такой ротик грех не вставить.

Ну и что — разве он псих, если в такой момент думает о бабе? А чего тут такого странного, что здоровый мужик заводится из-за бабы? Да это же совершенно естественно!

Сейчас, когда крошка уставилась на него так, словно умоляет трахнуть ее прямо тут, на грязном полу, он вдруг почувствовал, что попросту взорвется, если немедленно не разрядится. Что, прямо сейчас? Черт, да где угодно! Отведу ее в хвост вагона и разложу прямо на сиденье. И пусть все смотрят. Он покажет им класс.

Райдер наверняка взбесится. Ну, так к дьяволу Райдера, пошел бы он! А если Райдер начнет возникать, то у меня готов ответ. Он всегда готов.

Рана на виске Комо продолжала кровоточить. Я получил ее из-за пары трусливых ниггеров, со злостью думал он, которые до конца дней своих будут рады лизать белые задницы — просто потому, что до смерти боятся этих рабовладельцев. Он отнял платок от виска и взглянул на парней. Боже, я готов отдать всю свою кровь по капле ради освобождения моего народа. Но смотрите — этим двум крысам вовсе не нужна свобода!

Кто-то тронул его за рукав. Суетливый белый старик, сидевший рядом, протягивал ему большой, сложенный вчетверо платок.

Мобуту мотнул головой:

— Я у вас ничего не просил.

— Возьмите. Мы все в одной лодке.

— Нет уж, у вас своя лодка, у меня своя. Не надо этой хрени про лодки.

— Хорошо, наши лодки разошлись в океане. Но платок все же возьмите — будьте так добры.

— Я не принимаю подаяний.

— Это не подаяние, я как раз собирался его выкинуть. Я купил этот платок больше месяца назад.

— Я вообще ничего не принимаю от белых свиней. Отвали, старик.

— Я белый, согласен. Но вот насчет свиней… Вы уверены, что у вас правильные взгляды на жизнь? Давайте будем друзьями, а?

— Не обольщайся, старик. Мы — враги, и грядет день, когда я перережу тебе глотку.

— Ладно, — вздохнул старик. — И в тот день я одолжу платок у вас.

Комо снова приложил свой платок к ране, но он был уже таким мокрым, что просто не способен был впитать больше ни капли. Он покосился на платок в руках старика — белоснежный, накрахмаленный, отглаженный. Наверняка куплен на деньги, выжатые из моих черных братьев и сестер. По справедливости, платок принадлежит его народу; не такая уж это большая компенсация за вековое рабство.