Люди Грузинской Церкви. Истории. Судьбы. Традиции - Владимир Лучанинов

Прощались поздно, владыка по-отцовски крепко нас обнял. Кирилл увозил домой свой портрет, а в моей памяти запечатлелась сцена прощания: наша машина отъезжает, митрополит Исайя, удаляясь в прошлое, смотрит нам вслед, подняв благословляющую руку. Прощаясь, он пожелал нам мира. Действительно, на душе было мирно, а витавший еще днем дух войны словно безвозвратно растворился, все кругом дышало спокойствием и любовью. И это было настоящим– таким настоящим, которое свидетельствует, что и в будущем любовь изгонит не только страх, но и всякое зло, изгонит с легкостью восходящего солнца, превращающего в ничто холодные и липкие туманы.

Я родился в городе Цаленджиха – это Западная Грузия, Самегрело. Дорога к древней церкви Христа Спасителя (X–XI вв.) проходила около нашего дома.

Время было атеистическим, но все-таки народ традиций не забывал, и люди на Пасху шли в сторону церкви, посещали кладбища, навещали родственников и поздравляли их с Христовым Воскресением.

А сама церковь, как я помню, почти всегда была закрыта. Железные кованые двери, большое отверстие для ключа… И мы, дети, очень интересовались, что же там внутри, смотрели в скважину, испытывая какое-то мистическое ощущение соприкосновения с тайной. А когда, в редкие случаи, дверь оказывалась открытой, заходили внутрь и рассматривали прекрасные фрески святых с голубыми глазами. Детская душа ощущала что-то великое и важное, но, к сожалению, никто тогда не помог развиться этим религиозным чувствам.

Отец во время Второй мировой войны был военным комиссаром, отправлял на войну призывников. Он отправил и своих двух братьев на фронт. Младший брат Шалва погиб в боях в Керчи, а старший брат, Мардони, пропал без вести. Отец об этом никому не сказал, и моя бабушка, помню, всю жизнь их ждала, на дорогу смотрела. И только когда бабушка умерла (я тогда в пятом классе учился), отец рассказал всем, что он получил известие о гибели младшего брата. И когда хоронили бабушку, вместе с ней оплакивали и моих дядей. Во времена моего детства, если про человека говорили «коммунист», это не означало его порядочность, нужно было добавлять – «честный». И таких честных коммунистов, которые не пользовались своими должностями и не приносили домой то, что им не полагалось, можно было по пальцам пересчитать в нашем районе. Таким был и мой отец. Мы жили очень скромно, потому что никогда ничего ворованного он в дом не приносил.

Мать работала учительницей младших классов, она любила читать стихотворения, и читала их очень красиво, она еще работала диктором на районном радио и сама писала тексты для радиопередач. Помню, как она весело рассказывала про один случай на работе: обремененная многими делами, она все-таки успела написать текст для передачи. Редактор попросил прочитать текст, мама была очень уставшая, но прочла, а редактор возразил и повелел, чтобы она заново текст написала. Мама вечером хорошо отдохнула, а утром живо и выразительно прочла тот же самый текст редактору и заслужила его похвалу: «Вот это уже совсем другое дело!»

Мама брала меня с собой в школу с самых ранних лет, я сидел на ее уроках и обычно рисовал. Это была городская школа-интернат, дети из сел всю неделю здесь жили и учились, а на выходные их забирали домой. Я пошел учиться раньше сверстников и оказался самым младшим в классе. Кроме двух ребят, все физически были сильнее меня. Но моими друзьями и одноклассниками были близнецы Алико и Автандил, выросшие в селе, у речки Магана, и еще Давид. Крепкие были, словно камни, они спокойно могли побить ребят года на три-четыре их старше, так что с такими друзьями никто меня не беспокоил.

По сей день помню художественный вечер нашего первого класса: Алико и Автандил, похожие на бойцов, произносили свое стихотворение: «Мы два брата-близнецы, Алико и Автандил», – и по очереди энергично прикладывали к груди указательные пальцы.

Когда они оставались на выходные в школе-интернате, мама брала их к нам домой. Отец обучил нас игре в шахматы, и мы устраивали чемпионат. На призовое первое место было назначено пятьдесят копеек, которые обычно отец выигрывал у нас, только однажды я выиграл у отца, и мы все четверо ликовали, что отобрали у отца пятьдесят копеек. Давид был невероятно талантливый и способный. Убежден, он мог бы стать выдающимся ученым, но попасть в высшие учебные заведения ребятам из простых семей тогда было нелегко. Приходилось выбирать не по принципу интересов и талантов, а по принципу «куда легче поступить». И часто получалось, что талант, которым одарил тебя Господь, так и оставался нереализованным.

Рисовать я любил с детства. Когда я учился в пятом классе, на большом республиканском школьном конкурсе мой рисунок вошел в десять лучших. В Тбилиси проходил окончательный этап конкурса, где я получил диплом III степени, и думаю, что это повлияло на будущее.

Моя старшая сестра тогда училась в Институте иностранных языков в Тбилиси, она дома месяцами не бывала, и когда приближались каникулы, я с нетерпением ее ждал. Мне казалось, что поезд опаздывает, я сердился из-за этого – хотелось, чтобы она скорее приехала. В то время, когда меня наградили на конкурсе, сестра вернулась из поездки в Ленинград. Проснулся я утром, вижу – стоит в комнате какой-то ящик деревянный. Оказалось, это художественный этюдник и еще разнообразные кисти, масляные краски, да в придачу прекрасный альбом из Эрмитажа. Это было самым лучшим подарком! Помню, с каким внутренним настроением рисовал я первые детские пейзажи, – будто бы что-то новое рождается. Многое отдал бы сейчас, чтобы посмотреть на те рисунки.

Были у меня старшие друзья в Цаленджихе – художники, советы которых были очень важны, среди них был и мой учитель рисования. Даже ритуал своеобразный сформировался: ежедневно я делал один или два рисунка и показывал своим старшим друзьям. Так и жил тем, что интересовало и что любил.

А в восьмом классе было принято вступать в комсомол, и в день, когда нас должны были принимать, чтоб миновать это дело, я остался дома – не хотел вступать, потому что у меня был свой мир, тем более что в комсомоле чувствовалась какая-то неправда: туда вступали не из-за убеждений, а чтобы карьеру себе сделать и потеплее устроиться в жизни. Но за мной пришли, хотя я учителям сказал, что болен. Не послушали, повели меня в райком, а там перед экзаменом дети зубрят – когда Ленин родился, когда умер, какие съезды и где проходили. Ровесники хотели меня тоже чему-то научить, но когда мне стали задавать вопросы, я ни на один не смог ответить.

В райкоме комсомола работала подруга моей сестры, она и другие «вступились» за меня, сказали, что я хорошо рисую и играю в шахматы, танцую и вообще неплохой парень… Так меня в комсомол и приняли. А потом должны были выбрать секретаря комсомольской организации школы. Помню, один мальчик очень хотел стать секретарем. И я шутя ему говорил: «Ты не волнуйся, свой голос я обязательно за тебя отдам».