В ночь на Хэллоуин - Александр Варго

Рита открыла кран и едва не вскрикнула. Вода была чуть теплая. Кожа покрылась мурашками, соски набухли и затвердели. Рита осторожно дотронулась до головы, опасаясь снова встретить насекомых. Но их не было, даже сами волосы не казались такими липкими и отвратительными на ощупь.

Она вымыла волосы трижды. Чувство гадливости так больше не вернулось. На удивление, даже общее самочувствие после принятого холодного душа улучшилось.

Рита ступила на площадку из лиственницы, служащую ковриком для ванн. Потянулась за полотенцем, и тут ее привлекло какое-то движение. Она дернулась и резко повернулась. Рита стояла перед зеркалом, держащимся на каких-то деревяшках на белой пластиковой стене душевой комнатки. Она не заметила его, когда раздевалась. Рита посмотрела на пол и увидела коричневое полотенце. Она подняла его и примерила к зеркалу. Вот поэтому она его и не заметила – полотенце висело на зеркале, закрывая его. Теперь Рита видела себя. Соски все еще были твердыми. Она провела рукой по небольшой груди и тут же скривилась от боли. Соски горели. Грудь у нее болела обычно перед месячными, но тут, скорее всего, была другая причина. И эта причина, возможно, не даст ей умереть ни сегодня, ни завтра, ни следующие месяцев семь точно.

Рита коснулась живота под грудью, провела ладонью по едва заметной выпуклости (скорее всего ее даже не было, но Маргарита почувствовала ее) и повернулась, сначала вправо, потом влево. Нет, живот определенно стал больше. Она попыталась втянуть его, но тут же скривилась от боли. Оставив попытки, Рита повернулась к зеркалу. Живот надулся справа, потом опал и надулся слева, при этом причиняя неимоверную боль. Боль пульсировала в яичниках, тугими потоками выдавливалась в матку и расползалась плавленым оловом по внутренностям. Рита не могла пошевелиться, даже согнуться пополам ей не дала вдруг появившаяся напряженность в спине, будто вместо позвоночника у нее титановый стержень.

Боль стихла, когда появился он. Рита не была уверена в реальности происходящего, но босой мальчик появился в зеркале. Там, где только что стояла скривившаяся от боли Рита, теперь стоял пацан. Он улыбался и что-то шептал. Рита начала повторять за ним.

Раз, два —

Это не только слова.

Три, четыре —

Меня нету в этом мире.

Пять, шесть —

У меня есть весть.

Семь, восемь —

Как наступит осень,

Девять, десять —

Вас всех повесят.

Он не любил громкую музыку, не любил пьяных и просто мудаков. Здесь было все, что Егор не любил. Какого хрена он здесь делает?

– Авдейка, давай веселиться, – перекрикивая музыку, произнес Смирнов.

Вот зачем он здесь! Веселиться. Но что-то Егору было не до этого. Он хотел в туалет, но с приближением времени для игры Егор откладывал поход туда. Почему он решил, что призрак начнет игру именно там? Он не знал. Наверняка просто еще свежи воспоминания. Призрак начнет игру где угодно, и для Егора же будет лучше, если его мочевой пузырь на тот момент будет пустой. Такова человеческая природа – его беспокоил не столько сам факт смерти, сколько чистота собственных штанов после нее. Авдеев решил, что если уж ему суждено умереть, то он непременно должен сделать это достойно. До клизмы дело, конечно, не дойдет, но в туалет сходить не помешало бы.

Авдеев махнул Смирнову. Макс отставил кружку и подошел.

– Чего?

– Слушай, Макс, не подменишь?

– Да ты что, Авдейка? Тебе же прет не по-детски. Страйк за страйком.

– Я думаю, если я обоссусь, то вряд ли у меня что-то еще выйдет.

– Ладно, но только я не виноват, если чего.

Егор надеялся, что туалет будет пустым. Иначе он опозорится перед смертью по-настоящему.

Он вошел, ожидая чего угодно. Ожидания были настолько сильны, что он забыл истинную цель прихода. Ему начал мерещиться пацан везде. Призрак мальчика был в его голове. В большей степени в его голове.

С облегчением и некоторой долей самоиронии (он все время мысленно подтрунивал над собой и своей манией) Егор все-таки решил сделать то, зачем пришел. Открыл кабинку и шагнул внутрь. Игра не началась, даже когда он был особенно уязвим. Все это было странно. Если самые плохие ожидания не оправдываются, человек должен чувствовать облегчение. Егор не чувствовал его. Он чувствовал себя обманутым. Но это ненадолго. Как только он вышел из кабинки, все началось.

Треск, ставший неотъемлемой частью появления призрака, он услышал сразу же, и только потом начал мерцать свет. Когда свет стал ровным, треск превратился в тихое непрерывное жужжание. Мальчик отражался в зеркале рядом с Егором, но в реальности, в той, к которой привык Авдеев, кроме него, никого не было. Егор смотрел в зеркало словно завороженный. Призрак начал счет.

– Раз, два – это не только слова.

Мальчик повернулся к отражению Егора и схватил его за свитер. Несмотря на то, что все это происходило в зеркале, в другом мире, Авдеев почувствовал, что свитер на груди смялся, он почувствовал силу, с какой его дернули.

– Три, четыре – меня нету в этом мире.

Рывок – и Егора, этого, настоящего, оторвало от кафельного пола, так же как и его отражение. Егор выставил руки и начал хватать воздух перед собой.

– Пять, шесть – у меня есть весть.

Егор, так и не найдя ничего перед собой, попытался схватиться за дверь кабинки. Его тряхнуло так, будто он находился в руках крепкого мужика под два метра ростом. И тут же удар спиной о кабинку. Егора развернуло, и он, пролетев метра три, ударился о зеркало. Мириады трещин покрыли зеркальную панель, каким-то образом умножив присутствие мертвеца. Его злобное лицо было в каждом осколочке.

– Семь, восемь – как наступит осень.

Егора подняло к потолку и вынесло к центру комнаты. Авдеев понял, что его сейчас убьют. Дверь в туалет открылась, когда Егор висел в воздухе вопреки законам физики. Авдеев не видел, кто вошел в туалет (очки слетели еще при первом ударе), но он почувствовал, что хватка ослабла, а потом его отпустили. Он упал на пол.

– Егор, ты тут чего? – услышал он голос. Авдеев не помнил, как звали парня, но он чувствовал, что благодаря ему остался в живых. Пока.

Толик попятился. Тварь под простынею подняла завалившуюся набок голову и повернула к Данилову. Ткань начала опадать. Толик больше боялся того, что скрывалось под простыней. Он с содроганием вспомнил оплывшее восковое лицо старухи, сшитые губы (чтобы она не смогла укусить кого-нибудь, – подумал он тогда) и каплю чего-то маслянисто-черного, выступившую в уголке рта. И, возможно, она не сможет его укусить, возможно, она до него не дотронется, он умрет только оттого, что она встанет из кресла, простыня больше не сможет удерживаться на ведьме и обнажит то, что он пытался забыть вот уже несколько лет.