Кукушка - Дмитрий Скирюк

Ноги девушки подломились, Ялка опустилась на кровать и долгое время сидела неподвижно, сложив ладони на коленях. Было холодно. Слёзы сдавливали горло и душили грудь. Она повернулась к окну, часто смаргивая, и сидела так, глядя на проплывающие облака, пока от мыслей не осталось только эхо, а от чувств — почти что прежняя пустыня равнодушия. Бледные губы шевельнулись.

— Летела кукушка, да мимо гнезда... — проговорила она, — Летела кукушка, не зная куда...

Она раскачивалась и шептала. Так прошло часа два или три. Она сидела, прислушиваясь к своим ощущениям и стараясь ни о чём не думать. Иногда получалось. Хотелось забыться, лечь и уснуть, но останавливала мысль, что в этом случае потом придётся пролежать без сна полночи-ночь, а это было выше ее сил. Как начало смеркаться, вновь послышались шаги — должно быть, ей несли поесть. Дверь скрипнула и стукнула, Ялка вздохнула, внутренне готовясь к разговору с Михелем, вытерла вспотевшие ладони, но, когда повернулась посмотреть, это оказался вовсе не Михель.

Это был её палач.

В первое мгновение она решила, что её время истекло и он вернулся, чтобы приступить к своим обязанностям, и сердце обдал холодок. Но в руках у него были только блюдо с чечевицей, краюха хлеба и кувшин с водой, разбавленной кислым вином. Страшный сундук остался внизу; девушка невольно перевела дух. Это было что-то новенькое, если палачи заделались тюремными прислужниками... Или все испанцы были чем-то заняты?

Палач тем временем поставил еду на стол, но уходить не торопился, почему-то медлил, даже дверь прикрыл. «Присматривается», — подумала девушка и против воли снова поглядела на него. Раньше она как-то не обратила внимания на его внешность, лишь отметила, что он худ, высок и не бросает слов на ветер, а чтоб понять его короткие реплики, надо было напрягаться, словно он был иностранцем. И вообще, она тогда больше смотрела на сундук, на руки, на меч травника, который отобрал себе испанец, на монахов... Теперь же, заглянув ему в лицо (а капюшон он снял), она испытала странное чувство, будто они уже когда-то встречались. Что-то ей казалось в его облике знакомым. Было противно, но ползли минуты, а они смотрели друг на друга, и она все больше убеждалась, что определённо где-то видела это лицо — горбатый нос, шрам на губе, другой — под левым глазом, два пенька на месте двух зубов...

А человек тем временем взял и нарушил молчание.

— Что ты знаешь о нём, девочка? — спросил он тихо, но при этом — без всякого акцента. — Что знаешь ты об этом человеке?

Ялка вздрогнула. Память пробуждалась медленно и отдавала нажитое неохотно. Разумом девушка ещё не поняла, где она слышала эти слова, но в том, что она их слышала раньше, сомнений не было. Лицо пришедшего двоилось у нее перед глазами, а лучше разглядеть мешали слёзы; она заморгала.

— У меня тогда было белое лицо, — опять сказал палач, — и длинные волосы хвостиком. А ты ещё плеснула в нас водой из таза. Помнишь?

Воспоминание пробилось, словно лопнул пузырь. Ялка против воли ахнула и вскинула ко рту сжатые кулачки, мельком поразившись, как меняет человека полное отсутствие волос. Это был тот, приходивший к травнику длинноволосый незнакомец, про которого Жуга сказал: «Он друг».

— Вы... — тихо сказала девушка и уронила руки. — Так вот вы, оказывается, кто... — равнодушно проговорила она. — Вот почему нас тогда... нашли.

Взгляд её потух.

Человек в чёрном оглянулся на дверь, убедился, что она закрыта, и придвинулся на шаг, чтоб было лучше слышно.

— Послушай, Кукушка, — тихим голосом сказал он, взяв девушку за плечо (та едва заметно вздрогнула и на мгновение подняла на него заплаканные глаза). — Всё не так, как ты думаешь. Я здесь, чтоб помочь. Это Лис просил, чтоб я тебя разыскал, если что-нибудь случится.

Ялка помолчала. Повела плечами — ей вдруг стало холодно.

— Вы врёте, — сказала она. — Это вы нарочно так мне говорите, чтобы у меня появилась надежда, чтобы потом мне сделалось больнее... Я вам не верю.

— Мне плевать, веришь ты или не веришь. Мне некогда спорить, так что постарайся всё запомнить с первого раза.

— Что вы хотите?

— Вытащить тебя. Спасти и увезти прочь отсюда, в безопасное место. Я пока не знаю как, но мы над этим думаем. У нас есть время, около недели. Послезавтра тебя поведут на допрос. Там тебя будут спрашивать про Лиса и про остальных. Ты им расскажешь...

Она сглотнула резко, так же резко отвернулась:

— Мне всё равно...

— Не перебивай меня! — раздражённо встряхнул её палач. — Я не для того наделал дел на три костра, чтоб тут с тобой препираться... Да ты слушаешь меня или нет?! — Он снова её встряхнул и заставил заглянуть себе в глаза. — От тебя потребуют признания в колдовстве и в твоей связи с Лисом. Ты скажешь всё, что говорила сегодня. Но и только. Можешь пару раз упомянуть про травника и про его лесную нечисть. Этого им покажется мало: у них слишком много свидетелей. Тогда тебе наверняка назначат пытки и допрос с пристрастием.

Ялка еле разлепила одеревеневшие губы:

— Зачем это всё? Я не хочу допроса с пытками... Пусть уж лучше сразу... Почему вы так в этом уверены?

— Допрос — поганая штука. — Хагг говорил теперь очень быстро, наклоняясь как можно ближе, так, что Ялка чувствовала исходящий от него запах пота и чеснока. — Ты даже не подозреваешь, КАК ловко они умеют допрашивать! Чем меньше ты им скажешь на первом допросе, тем меньше у них будет шансов тебя запутать и сразу обвинить. Им понадобится пытка. А по закону перед пыткой полагается несколько дней держать подозреваемого в одиночке, на воде и хлебе, чтобы сломить его волю. Если всё так и случится, мы выиграем дня три, а может быть, неделю, а это много. Мы к тому времени успеем что-нибудь придумать.

— А если не успеете?

— Тогда тебе придётся терпеть. Терпеть в любом случае! Иначе — костёр. Поняла? Костёр или вода. Или меч. Или верёвка. Что для тебя одно и то же.

Повисла ужасающая тишина. Даже за окном все звуки будто замерли. Мысли путались, цеплялись друг за дружку, словно ноги у плохого бегуна, ни одна не поспевала вовремя, и каждая была не к месту. Кулаки сцепило судорогой. Опять возникло ощущение бездны за спиной — вращающейся пропасти, откуда в душу веет сквозняком, и почему-то несильно, но резко заболела грудь.

— Это вы... будете меня пытать?

Золтан вздохнул и поднял взгляд к потолку.

— Я молю Бога, чтобы этого не случилось, — искренне сказал он. — Но коль придётся, то заранее меня прости. А можешь не прощать, но всё равно терпи! Иначе нельзя: мне приходилось этим заниматься и я знаю, что слукавить будет трудно. Будет больно. Может, даже очень больно. Но я постараюсь сделать всё, чтоб не навредить тебе и твоему ребёнку. Поняла? Ты поняла или нет? Ты не должна сдаваться, ни при мне, ни без меня. Ты сейчас — лягушка в крынке со сметаной. («Лягушка-кукушка», — ни к селу ни к городу подумалось Ялке.) Двигай лапками. Ты должна это выдержать, девочка, потому что у тебя есть хоть какая-то надежда, а у других её нет... У тебя здоровое сердце?