Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау - Джуно Диас

На паспортном контроле опять вопросы и финальные, с презрением наштампованные отметки, – ее выпустили. Потом посадка, предвзлетная болтовня соседа справа, упакованного чувака с четырьмя перстнями на одной руке. Куда вы едете? Куда глаза глядят, отрезала она. И вот самолет, вибрируя в такт песне, что поют двигатели, отрывается от земли, и Бели́, прежде не замеченная в религиозности, закрывает глаза и просит Господа хранить ее.

Бедная Бели́. Почти до самого конца она в глубине души верила, что Гангстер примчится и вызволит ее. Прости, ми негрита, прости, я не должен был тебя отпускать. (Мечты типа «придет и спасет» до сих пор стаями роились у нее в голове.) Она искала его глазами повсюду: по дороге в аэропорт, среди чиновников, проверяющих паспорта, и даже на посадке, а в самолете у нее вдруг мелькнула дикая мысль, что он сейчас выйдет из кабины экипажа в свежеотглаженной капитанской форме – здорово я тебя обхитрил, да? Но во плоти Гангстер так и не появился, только в ее мечтах. На борту были и другие из «первой волны» уезжающих. Ручейки, что сольются в полноводную реку. Итак, посмотрите на нее, она все ближе к той матери, что нам нужна, если мы хотим, чтобы Оскар и Лола увидели свет.

Ей шестнадцать, у нее темная, предпоследнего оттенка до черного, кожа, цвета сливы на закате, ее груди как восходящие солнца, упрятанные под ткань, но вопреки молодости и красоте на лице ее настороженная угрюмость, которую способно развеять только неслыханное удовольствие. Ее надежды скромны, им не хватает энергии движения вперед, у ее амбиций короткое дыхание. Ее самая неистовая мечта? Найти мужчину. Чего она пока не знает: холода, нудной работы на износ, одиночества диаспоры, того, что ей больше никогда не жить в Санто-Доминго, и своего сердца. Чего еще она не знает: человек, что сидит рядом с ней в самолете, станет ее мужем, отцом ее двоих детей и спустя недолгое время бросит ее, и это в третий раз разобьет ей сердце, уже окончательно; больше она никого не полюбит.

Ее разбудили, когда ей снились нищие слепцы: они попрошайничали в автобусе – сон из ее «потерянных лет». Шикарный сосед легонько постучал пальцем по ее локтю:

– Сеньорита, вы не хотели бы это пропустить.

– Уже нагляделась, – огрызнулась Бели́. Но затем одумалась и поглядела в иллюминатор.

Было темно, а внизу бесконечными огнями расстилался Нуэва Йорк.

Первым в роли воспитателя выступил я; так сложилось. За год до того, как Оскар грохнулся, у меня самого случился сдвиг по фазе; меня отмутузили, когда я пешком возвращался домой из клуба. Местные гопники. Компашка долбаных негритосов. Два часа утра, и я непонятно с какой радости пру по авеню Джойса Килмера. Один и на своих двоих. Зачем? А затем, что я был крепким парнем и думал, что без проблем пройду через поросль малолеток на углу. Как же. Всю оставшуюся жизнь буду помнить улыбочку на лице того засранца. Секунда – и его школьный перстень с печаткой пропахал неслабую борозду на моей щеке (шрам остался). Хотел бы я сказать, что в ответ навесил им по полной, но хитрые придурки просто сбили меня с ног. И возможно, убили бы, если бы не добрый самаритянин, проезжавший мимо. Старикан, мой спаситель, предложил отвезти меня в больницу, но я был без медстраховки и к тому же, с тех пор как мой брат умер от лейкемии, к врачам меня не тянуло, поэтому я, конечно, не, не, спасибо. Да и для человека, которому только что надрали зад, я чувствовал себя вполне нормально. Ровно до следующего утра, когда мне почудилось, что я уже умер. Голова кружилась так, что я не мог встать с постели без того, чтобы меня не вырвало. А внутренности мои словно накануне вынули, распластали, как бифштексы, а потом кое-как прикрепили обратно скрепками для бумаг. Плох я был, и из всех моих друзей – моих замечательных, распрекрасных, блин, друзей – пришла только Лола. Услыхала о потасовке от моего приятеля Мелвина и прилетела на крыльях. Лола с крупными непорочными зубами. Лола, которая буквально расплакалась, когда увидела, в каком я состоянии.

Она и взяла на себя заботу о глупом страдальце. Готовила, убирала, приносила задания из колледжа, давала лекарства и даже следила, чтобы я принимал душ. Иными словами, пришила мне яйца на место, и далеко не каждая женщина способна сделать такое для парня. Это я вам говорю. Я еле держался на ногах, голова болела невыносимо, но она терла мне спину, и этот момент запомнился мне больше всего. Ее ладонь на губке, а губка на мне. Хотя у меня была девушка, на ночь со мной оставалась Лола. Расчесывала волосы – раз, другой, третий, – прежде чем уложить свое длинное тело в постель. И больше никаких прогулок по ночам, договорились, Кун Фу?

У студента колледжа не предполагается привязанностей – студенту положено развлекаться и клеить телок, – но, поверите ли, к Лоле я привязался. К такой, как она, это было не трудно. Лола, вроде бы полная противоположность девушкам, которых я обычно снимал, – эта была вся из себя, ростом почти под метр восемьдесят, с никакой грудью и цветом кожи темнее, чем у вашей старенькой бабушки. То есть два в одном: худенькая верхняя часть тела в брачном союзе с роскошными, как «кадиллак», бедрами, и умопомрачительной задницей. Одна из тех суперактивных красоток, что верховодят во всех студенческих организациях, а на собрания являются в строгих костюмах. Лола была президентом женского клуба в своем колледже, главой Латиноамериканского академического сообщества и сопредседателем феминистской «Из тени в свет», устраивала акции против насилия над женщинами. Говорила она на безупречном изысканном испанском.

Знакомство наше состоялось еще на дне открытых дверей, но закрутили мы лишь на втором курсе, когда ее матери опять стало хуже. Отвезешь меня домой, Джуниор? С этой ее реплики все и занялось, а спустя неделю уже полыхало. Помню, на ней был спортивный костюм и этно-футболка. Она сняла с пальца кольцо, подаренное ее парнем, и только потом поцеловала меня. Не закрывая своих темных глаз, и я смотрел в них, как в бездну.

У тебя классные губы, сказала она.

Разве можно забыть такую девушку?

Всего три, блин, ночи, а она уже почувствовала себя кругом виноватой перед своим бойфрендом и сразу же положила конец нашим свиданиям. А когда Лола говорит «кончено», это и значит «всему капец». Даже когда она оставалась у меня ночевать после того, как меня отдубасили, уговорить ее на секс, хотя бы из жалости, было нереально. Выходит, ты можешь спать в моей постели, но не можешь спать со мной?

Джуни, говорила она, может, кожа у меня и темная, но голова светлая.

Знала, какой я ходок. Через два дня после нашего расставания она застукала меня охмуряющим ее однокурсницу и показала мне свою длинную спину.

Но ближе к делу: когда в конце второго курса ее брат провалился в убийственную депрессию – выпил две бутылки «Бакарди 151», потому что какая-то девчонка его отшила, – чуть не угробил себя на фиг, а попутно и свою больную мать, кто, как вы думаете, предложил свои услуги?

Я.

Лола обалдела, когда я заявил, что в следующем году поживу с Оскаром. Присмотрю за вашим обормотом хреновым. После драмы с суицидом никто в Демаресте, его общаге, не хотел селиться с ним в одной комнате, и Оскару светило провести третий курс предоставленным самому себе; в придачу без Лолы – ей выпал год обучения в Испании, ее великая мечта наконец сбывалась, но она с ума сходила, беспокоясь о брате. Лола прыгала чуть не до небес, когда я сказал, что переберусь к Оскару, но я же своими стараниями едва не доконал ее. Перебраться к Оскару. В плюгавый Демарест. Туда, где роились все чокнутые, все лузеры и фрики и девчонки, зацикленные на учебе. Это мне-то, парню, который выжимал лежа 170 кг и обычно, не стесняясь, называл Демарест Гомохоллом. Парню, который, завидев белого фрика, называющего себя художником, боролся с желанием дать ему в морду, и немедленно. Но я записался на курс писательского мастерства, и к началу сентября где мы с Оскаром оказались? В одной комнате. Вдвоем.