Романовы. Ошибки великой династии - Игорь Шумейко

Энциклопедия Брокгауза, статья «Гакстгаузен»:

«Он старался проникнуть во внутренний миp русск. крестьянина, и ему удалось сделать массу наблюдений и даже открытий, особенно в области аграрного строя (главы о половниках, о колонизации в России). В 3-м томе помещена глава об общинном землевладении, составляющая главную заслугу Г. Можно сказать, что Г. открыл у нас общину: хотя ещё в Екатерининскую эпоху она обратила на себя внимание правительства и литературы, но замечания Болтина (1788) и других были уже давно забыты. Г. указывает на патриархальный характер русской общины, усматривая в ней расширение семьи. Общность полей, по его мнению, исчезла в домосковскую эпоху и вновь возродилась в XVIII веке под влиянием подушной подати. Г. горячо ратует за сохранение общинного строя, как единственного средства предохранить Россию от пpoлeтapиaтa. Он не отрицает невыгодных его последствий для развития сельского хозяйства, но советует устранить их, не касаясь самого принципа общины. Исходной точкой Г. при обсуждении крестьянского вопроса было положение, что “уничтожение или преобразование крепостного права в России должно рассматривать как местный, а не общегосударственный вопрос”. Указывая на “необходимость крупных поместий для культурных усовершенствований, а следовательно, и благосостояния народа”, он утверждал, что во многих местностях России нельзя ещё хозяйничать при вольнонаёмном труде. Он полагал, что крепостное право в России может быть уничтожено лишь постепенно; он требовал лишь ограничения его и установления таких юридических отношений между крепостными и помещиками, при которых крестьяне собственными интересами были бы привязаны к земле, и крепостное право пало бы само собой. Ещё в письмах к гр. Киселёву, писанных в 1842 году, Г. ратовал против личного безземельного освобождения крестьян, причём указывал на пример Померании, где “из крестьян сделали бродяг”. Мнение Г. о невозможности введения в России хозяйства при вольнонаёмном труде принято было Тенгоборским, но оспаривалось в “Современнике” (1858 г. № 2 и 4)… Путешествуя по России, он не мог не остановиться перед таким неожиданным для него явлением, как наш раскол. Он первый из светских писателей описал раскол и даже открыл многие секты, поразившие его ясностью и возвышенностью понятий… Переписка его по этому поводу с протоиереем Базаровым… напечатана в “Чтениях в Общ. Любит. Дух. Просв.” (1887, кн. 9)…

Переводом статьи Г. об отмене и выкупе помещичьих прав в Пруссии (“Русск. Вестник” 1857) открылось в нашей литературе обсуждение крестьянского вопроса (курсив мой. – И. Ш. ). В 1847 году Г. был членом объединённого прусского сейма; состоял одно время членом первой прусской палаты, ум. в 1866 году…»

Весьма интересная, достойная фигура сей «пруссак-славянофил», положивший начало в России обсуждению крестьянского вопроса, но ближе к нашей теме остановимся на таком его «эксперименте». Гакстгаузен выбирает два условных хозяйствами каждое по 1000 га пашни и луга. Одно – на Рейне у Майнца, другое – в Верхнем Поволжье, близ Ярославля.

На немецкой ферме такого размера должно быть постоянно занято 8 крестьян и 6 крестьянок, плюс требуется ещё 1500 человеко-дней сезонного наёмного труда и 4 упряжки лошадей. Ежегодно: расходы – 3500 талеров, расчётный доход – 8500 талеров, прибыль – 5000 талеров.

В Ярославле, только из-за более короткого периода полевых работ, для той же работы понадобятся 14 крестьян и 10 крестьянок, 2100 человеко-дней наёмного труда и 7 упряжек. Прибыль – 2600 талеров.

И это при допущении, что земля в обоих случаях равно плодородна, что для Нечерноземья, конечно, не так. Фиксация вполовину меньшей доходности – это как бы только первый шаг, первая итерация в процессе сопоставления условий Германии и Средней полосы России. Дальнейший учёт факторов увеличит разрыв ещё больше.

Но и этот самый первый шаг, учёт зависимости от срока доступности земли для сельхозработ, по сути – зависимости от Солнца, поступления солнечной энергии напомнил мне другой факт.

Может, и неожиданный, но резко расширяющий горизонты сопоставлений. Ещё в 2005–2006 годах мне довелось публиковать материалы о самом, пожалуй, «святом бизнесе» для Европы – альтернативной энергетике; о мощном триумвирате – Германе Шеере, Клаусе Тиссене и нашем Жоресе Алфёрове, более других продвинувших солнечную энергетику ; о генеральной идее Шеера – создании аналога ядерного МАГАТЭ – Международного агентства по возобновляемой энергии – и о том, что Герман Шеер создал-таки IRENA (латинская аббревиатура «Международного агентства по возобновляемой энергии»). Сегодня IRENA успешно работает, как и многие тысячи солнечных батарей… Но вот какая цифра времён моей работы над альтернативно-энергетическими статьями мне запомнилась более всего. Она проверяема, да и вообще очевидна. Одна и та же солнечная электростанция в России в самом среднем исчислении будет давать в 2 раза меньше энергии, чем в Германии. Это самый объективный итоговый показатель, удельная энергия солнца, приходящаяся на квадратный метр, там и там.

Согласитесь, удивительно совпадение этих двух калькуляций (два немца с интервалом в 150 лет) – нашей удельной доли солнечной энергии, преобразуемой через сельское хозяйство и через солнечные батареи, 50 % от германского уровня. (Значит 30 % от итальянского).

Но вернёмся к Гакстгаузену, писавшему: «…Если вам подарят поместье в Северной России при условии, чтобы вы вели в нём хозяйство так же, как на ферме в Центральной Европе, лучше всего будет отказаться от подарка, потому что год за годом в него придётся вкладывать деньги».

И два наиглавнейших вывода Гакстгаузена: поместье в России может стать доходным при двух условиях: 1) использование труда крепостных; 2) сочетание земледелия с мануфактурой (занятие для крестьян на большую часть года).

Самый знаменитый из русских уже исследователей проблемы, знаток деревни, смоленский помещик Энгельгардт подтвердил выводы Гакстгаузена.

Ранее я высказал тезис, что рождённый русским климатом, почвой русский способ ведения сельского хозяйства сказался даже и на русской философии, политике, русском понимании свободы и что, имея в году на 50–100 % меньше времени, чем европейский, наш крестьянин вынужден работать более аврально, более артельно.

Подкреплю этот тезис словами Ключевского («Курс русской истории». М., 1937):

«В одном уверен великоросс: что надобно дорожить ясным летним рабочим днём, что природа отпускает ему мало удобного времени для земледельческого труда и что короткое великорусское лето умеет ещё укорачиваться безвременным нежданным ненастьем. Это заставляет великорусского крестьянина спешить, усиленно работать, чтобы сделать много в короткое время и впору убраться с поля, а затем оставаться без дела осень и зиму. Так великоросс приучался к чрезмерному кратковременному напряжению своих сил, привыкал работать скоро, лихорадочно и споро, а потом отдыхать в продолжение вынужденного осеннего и зимнего безделья. Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но и нигде в Европе, кажется, не найдём такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному, постоянному труду, как в той же Великороссии…»