Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова - Алексей Моторов

Я плелся домой, ругал себя последними словами и ненавидел за малодушие. В голову лезли тяжелые мысли, от досады сводило скулы, хотелось от души что-нибудь пнуть ногой, но, как назло, ничего подходящего не попалось.

Тут же вспомнилось, как на зимних каникулах мы брели с Вовкой по нашему метромосту и я вдруг в сумерках разглядел на снегу какой-то фантик, он трепетал под ветром, того и гляди сдунет. Я не поленился нагнуться и поднять, и вдруг этот фантик оказался пятирублевой купюрой. У Вовки в секунду испортилось настроение, изменившись в лице, он пробормотал: «Вот повезло дураку», а еще спустя мгновение попытался заломить мне руку, чтоб выхватить эту пятерку. Совладать со мной ему силенок явно не хватало, и тогда он начал вдруг с жаром говорить о каком-то непонятно важном деле, на которое не хватает именно пяти рублей, но придумать, что это за дело такое, он так и не смог, поэтому принялся и вовсе глупо канючить:

— Слушай, ну дай, тебе жалко, что ли?

И тут, увидев, что на меня и это не особо действует, произнес свое фирменное и беспроигрышное:

— Я тебе что, мало делал?

Я вынул руку из-за спины и молча протянул ему синенькую бумажку. Он моментально ее выхватил, задрал куртку и спрятал в самый глубокий карман джинсов. А потом вдруг взял и снисходительно, с явной издевкой ухмыльнулся.

И в ту же секунду я почувствовал ярость, какую испытывал очень редко, такое у меня бывало перед тем, как броситься в драку. И неизвестно чем бы дело кончилось, если бы Вовка не повернулся ко мне спиной и не пошел бы вперед, хрустя снежком, в своих фирменных дутых сапожках, весело насвистывая. А мне очень хотелось догнать его и разбить ему морду. И дело было вовсе не в пяти рублях. Но спустя всего пару минут ярость улеглась, и через четверть часа мы уже опять болтали как ни в чем не бывало. А Вовка ничего не заметил. Он вообще мало интересовался чужими переживаниями.

Пакет я решил загнать на большой перемене, первые три урока собираясь с духом. Но сколько я себя ни уговаривал, что в этом нет ничего такого и это никакая не спекуляция, а если даже и спекуляция, так с этими пакетами ходит пол-Москвы, и я ни разу не слышал ни слова осуждения в адрес тех, кто эти пакеты продает, но настроение с каждой минутой лишь портилось, и к тому моменту, когда раздался звонок, означавший конец третьего урока, я окончательно пал духом, да мне и идти ни в какое кафе уже давно не хотелось.

Класс дружно рванул на выход, а я немного задержался, чтобы приготовиться. Вытащил пакет из сумки, разложил его на парте и зачем-то принялся разглядывать, будто не видел его прежде. Как сказал Вовка, он назывался «Дикий пляж». Не знаю, считался ли он самым дорогим, но самым красивым — это точно. Обычно на пакетах изображались девушки на мотоцикле у барной стойки или сами по себе. А этот «Дикий пляж» был настоящей картиной. Глаза разбегались: там были и самолеты, и автомобили, и яхты, и мотоциклы, и красотки в бикини, и футболисты, и даже парочка каратистов.

Полюбовавшись на все это напоследок, я исполнился решимости наконец вылезти из-за парты и отправиться в туалет третьего этажа, где всегда перекуривали старшеклассники, как вдруг за спиной услышал:

— Ой, пакет.

Я вздрогнул от неожиданности и оглянулся. За мной стояла Анька Ватолина и как завороженная смотрела на расстеленный на парте «Дикий пляж». Как это я ее не заметил?

— Ну да, Анька, пакет!

Она смотрела, не отрывая глаз, не двигаясь и даже не дыша.

— «Дикий пляж», фирменная вещь! Нравится?

— Да! Очень! Я такой несколько раз видела! — все так же не отводя взгляда, тихо сказала она. — И с тех пор о нем мечтаю! У меня такого никогда не будет.

Я взял пакет и протянул его Аньке:

— Забирай!

Мне ли не знать, что такое мечта.

— Подожди, да как же это! — не решаясь взять, все бормотала она. — Так нельзя, они же страшно дорогие, я слышала!

— Анька, это всего-навсего пакет! Да если хочешь знать, некоторые в них картошку носят! — Я почти насильно всучил ей этот несчастный «Дикий пляж». — Держи!

И уже от дверей класса радостно прокричал:

— Да у меня такого добра — навалом!

В ту же минуту я ощутил такое освобождение, что просто петь захотелось, одновременно испытывая невероятную благодарность Аньке за эту мою свободу. Только под конец занятий до меня дошло: денег-то как не было, так и нет, но теперь я еще и пять рублей Вовке должен.

А воскресенье не просто маячило, оно уже завтра наступало, и надо было что-то срочно решать. Конечно, можно было придумать какое-нибудь безотлагательное дело, наврать, что ночью прорвало трубу или, наоборот, что случился пожар, на крайний случай сказаться больным. А еще можно было просто сообщить, что передумал. Точно, раньше хотел, а сейчас передумал, и отстаньте все от меня. Вовка именно так бы и поступил, и никто бы не вздумал его осуждать.

Но я ведь целую кучу людей подведу. Меня ребята из Монина ждать будут. Андрею аккорды еще когда обещал записать. Девчонкам сказал, что их не брошу. А если прийти завтра и честно признаться, что у меня с деньгами напряг? Ведь можно и просто посидеть, что я, мороженого не видел? К тому же они же нормальные ребята, могут и угостить в складчину, да и девчонки наверняка скинутся по полтиннику.

Нет, так нельзя. Несолидно. Вот Андрей меня Алексеем называет, считает взрослым человеком, а я припрусь такой — угощайте меня! А они возьмут и всё расскажут тому противному очкарику, сыну особиста, а он, как всегда, скривит рожу: мол, а я вам что говорил?

И вдруг у меня созрел план. Я тут же позвонил маме на работу, и когда ее позвали, выпалил:

— Мам, я сегодня у бабы Ани переночую, а то мы завтра с ребятами хотим по центру погулять, пока еще не решили точно, куда пойдем, но, может, и в Пушкинский музей сходим.

Если врать, так уж чтоб красиво.

В жизни бабы Ани было много событий, но рассказать о них она совсем не умела.

Спрашиваю я ее, к примеру, каким человеком был последний граф Шереметев, в чьем особняке они с дедом Никитой жили, а баба Аня неизменно отвечает:

— Ну как каким? Графом и был! Посмотришь на него, сразу видно — граф!

Интересуюсь уличными боями юнкеров с красногвардейцами осенью семнадцатого, в который раз слышу:

— Мы тогда в подвал спустились, а наверху бухало-бухало!

Про войну вопросы задаю и в тысячный раз получаю одно и то же:

— Тогда Багирова с четвертого этажа бомбой убило, он на крыше стоял, зажигалки тушил, а тут бомба. Потом его кишки вон на том дереве висели. — И пальцем на большую липу во дворе показывает.

У нее даже порядок слов никогда не менялся, будто на пластинку кто-то записал.

Когда в пятом классе я вступил в отряд «Красных следопытов» и собирал воспоминания ветеранов и тех, кто просто застал войну, ух как же я с бабой Аней намучился!