Женщины Девятой улицы. Том 2 - Мэри Габриэль

Хелен исполнилось 11 лет 12 декабря, а ее отец умирал. Он был для нее живым воплощением счастья и радости и в некотором смысле создал личность по имени Хелен Франкенталер — исключительного ребенка, который просто не мог никого разочаровать. Но в этот день отец был не в состоянии даже отметить вместе с младшей дочкой ее день рождения. Все его существование свелось к страшной боли.

Прошли еврейские праздники и Рождество, но в этот раз у Франкенталеров не было обычного веселья. Сильные женщины семейства вдруг стали крайне уязвимы. Альфред сделал их неотъемлемой частью их нынешнего круга — женой и дочерьми уважаемого судьи Франкенталера. А кем они будут без него? Особенно Марта. Ведь она перестанет быть половиной одной из самых уважаемых пар в Нью-Йорке, превратившись в овдовевшую еврейскую мать. Ей придется жить в мире, разрушенном безумным фашистом. Его идеи уже начали прорастать в стране, давно ставшей ей домом. Слабое бормотание фанатичных американских голосов разрасталось до громкого хора: уже открыто заявлялось, что евреи сами во всем виноваты.

И в этот ужасный момент они его потеряли. 7 января 1940 года пятидесятивосьмилетний Альфред Франкенталер скончался[489]. Великолепное детство Хелен внезапно закончилось — она уже никогда не будет прежней.

«В финансовом отношении они справились вполне успешно, — рассказывал Фред Айсман. — Имуществом моего деда управляли два ирландских доверительных собственника. Они вложили средства в акции железнодорожной компании и прочие активы, приносившие неплохую прибыль»[490]. В социальном плане Марта тоже приняла все меры, чтобы ее дочери остались в своей среде на прежнем привилегированном положении. Марджори отправилась в Вассар-колледж, Глория оканчивала школу и после выпускного должна была уехать в колледж Маунт-Холиок[491]. Оставалось пристроить младшую, Хелен. Девочка училась в начальной школе и находилась на грани коллапса, о чем мама даже не подозревала.

«После смерти отца я пребывала в страшной депрессии, но ведь одиннадцатилетний ребенок не может знать, что у него депрессия», — рассказывала потом Хелен[492]. По ее собственным словам, она чувствовала себя «полной развалиной»; у нее начались мигрени — но откуда ей было знать, что это мигрени[493]. «Война только что началась», — вспоминала она[494]; девочка оказалась с мамой среди «продуктовых карточек и нормирования мяса и газа, учений с воздушными налетами посреди ночи, ужасного одиночества и парализующего страха»[495]. Много лет спустя Хелен говорила, что ей по-прежнему больно возвращаться в те времена.

Даже взрослой женщиной она с тоской вспоминала, как смотрела на предрассветный утренний свет с «ощущением, что война все еще продолжается» и с ужасной мыслью, что «впереди ждет еще один долгий трудный день»[496]. В детстве девочка страдала от сильнейшей эмоциональной и физической боли, «но продолжала жить так, как будто ничего страшного не произошло: ходила в школу и на дни рождения подружек, выправляла прикус и так далее»[497]. Боясь реакции мамы, она тщательно скрывала от нее все свои страдания[498].

Дела у Хелен пошли еще хуже после перехода в новую школу. Учебное заведение Брирли, выбранное матерью, считалось элитным. На прием евреев здесь действовала квота, ряд учеников, по словам Хелен, стоял на социальной лестнице «на пару ступеней» выше даже весьма состоятельных и уважаемых Франкенталеров. Хелен в эту компанию совершенно не вписалась[499]. «Я была повсюду, я хотела делать все и я никого не слушала, — объясняла она. — У меня и сегодня с этим проблемы. Я живу как будто бы внутри своей головы и действую быстрее, чем моя голова думает»[500].

Приступы мигрени учащались, становились продолжительнее, и девочка начала думать, что у нее опухоль мозга. В классе Хелен часами проверяла свое периферийное зрение и, обнаружив плавающую муть, в очередной раз убеждалась: она умирает[501]. В некотором смысле она и правда умирала. Хелен задыхалась. В конце учебного года она провалилась на экзаменах. Ей дали возможность пересдать, но она провалилась опять. Временами девочка чувствовала себя так плохо, что не могла ни говорить, ни даже смотреть.

Потом, много времени спустя, она стала думать, что тогда пережила сильный нервный срыв. Но врач определил у нее «нервное перевозбуждение». И поставил условие: вернуться в школу осенью Хелен сможет, если поедет в летний французский лагерь. Семья условие выполнила, но девочка опять потерпела фиаско: ее с позором вернули домой. Хелен пришлось коротать лето в городской квартире. Когда-то в ней жило счастье, а теперь в полумраке комнат бесшумно сновала только прислуга в униформе[502].

Трудно представить, чтобы мать не слишком беспокоили проблемы младшей дочери, но голова ее действительно была плотно занята другим. Дядя и двое двоюродных братьев Марты с 1939 года пытались выбраться из нацистской Германии. Они жили в Гисене, в 1942 году облавы в городе стали обычным делом. Все видели: двери для выезда евреев из Германии быстро закрываются и скоро захлопнутся совсем.