Женщины Девятой улицы. Том 2 - Мэри Габриэль

Во время зимнего семестра она устроилась писать тексты в ежемесячный нью-йоркский журнал MKR’s Art Outlook[535] и весьма убедительно раздраконила корпорацию Chrysler за организацию художественной выставки, на которой был представлен «шаг искусства в обратном направлении».

На момент написания этих строк критику Хелен Франкенталер было 18 лет.

Безусловно, за уверенностью Хелен в себе стояли высокое положение в обществе и богатство ее семьи, но особую важность имело и то, что девушка всегда знала, кто она. Она — «фантастический ребенок Альфреда Франкенталера». И если у Грейс Хартиган отсутствовал «чип вины», то Хелен ровным счетом ничего не знала о «чипе неуверенности в себе». Ее вера в свои силы не имела границ — а это редкость среди художников.

Еще она была до мозга костей пропитана духом соперничества и выглядела на удивление дерзкой особой[537], о чем свидетельствует следующая история. В том году, когда Хелен разнесла в пух и прах корпорацию Chrysler, ей, по ее словам, бросил вызов один «раздражающий и мерзкий тип» из колледжа Уильямса. Хелен с подружкой Синтией Ли читали вслух статью в журнале Life о Марлоне Брандо. Вдруг в разговор встрял молодой человек: «И что такого есть у этого парня, чего нет у меня?» Хелен с Синтией тут же решили это выяснить.

Почистив перышки, чтобы выглядеть максимально привлекательно, заманчиво и эстетично, они отправились в Нью-Йорк: Брандо играл на Бродвее в спектакле «Трамвай “Желание”». В конце представления они через ассистента режиссера передали актеру записку. Через несколько минут последовал устный ответ. Ассистент подмигнул подружкам: «Он встретится с вами в субботу в два часа». Двадцатичетырехлетний Марлон Брандо назначил Хелен и Синтии свидание!

В субботу подружки вновь были в Нью-Йорке. И в 14 часов, перед дневным спектаклем, до начала которого оставалось еще 30 минут, действительно встретились за кулисами с Марлоном Брандо. Актер подхватил девушек под руки, быстро вывел из театра и потащил через улицу в какую-то забегаловку. Там Брандо проглотил яичницу с ржаными тостами, запил их кофе и только тут объяснил: он только что проснулся.

Марлон полушепотом рассказывал, что разочаровался в американских кинофильмах (в них его тогда еще не снимали). Признался: его исключили из военной школы за то, что он собрал бомбу. Пожаловался: на своей единственной оплачиваемой работе, не связанной с актерством, он рыл канавы. Брандо сплетничал о Стелле Адлер, у которой учился; делился, что имеет возможность жениться на женщине, весящей всего сорок килограммов.

Но куда более невероятным, чем собственно эти рассказы, для девушек оказалось то, что Марлон Брандо — сам Марлон Брандо! — вообще с ними говорил. Этот прославившийся молчаливостью и сдержанностью актер оказался на редкость болтливым с Хелен и Синтией. А после обеда он пригласил подруг в свою гримерную. И при них стал переодеваться для спектакля, и «без малейшего стеснения» разделся догола! Подруги уходили из театра, напрочь забыв о том, зачем приходили. Хелен, кстати, «забыла» перчатки, и ей пришлось вернуться[538].

Окончательно стать художницей Хелен решила только на последнем курсе. Ее опыт был настолько богат, а людей, оказывавших на нее влияние, так много, что она до последнего продолжала разрываться между пером и кистью. Но в конце концов «адреналин и неоднозначность живописи» перевесили[539].

В молодости девушка всегда стремилась к свободе — без правил, без ограничений, без соблюдения норм, без «ты должна». Причем и в жизни, и в искусстве. «Я думаю, Хелен интуитивно понимала, что ей придется бунтовать против наиболее добропорядочных аспектов своего воспитания», — говорил Клиффорд[540]. После окончания колледжа она отправилась в Даунтаун. Случилось это в 1949 году, когда художники-абстракционисты набирали популярность.

В последнюю зиму в Беннингтоне Хелен воспользовалась льготами для иногородних студентов и начала посещать занятия по живописи на 14-й улице. Их вел Уоллес Харрисон, живописец франко-австралийского происхождения, который преподавал в основном кубизм[541]. Хелен снимала квартиру вместе с лучшей подругой Соней Рудикофф, тоже студенткой Беннингтона. Жилье размещалось на Восточной 21-й улице в районе Грамерси, состояло из анфилады тесных комнатушек на третьем этаже. В квартире не было горячей воды, зато получилось устроить мастерскую[542].

«Мы с ней обе погрузились в творческую жизнь и решили, что будет логично снять это помещение вместе, чтобы она могла там писать, а я заниматься живописью, — рассказывала Хелен. — Квартира обходилась в четырнадцать долларов в месяц, по семь баксов с каждой»[543].

Соня училась на курс старше Хелен и была гораздо интеллектуальнее ее остальных друзей из Беннингтонского колледжа. «Она всегда думала, прежде чем что-то сказать», — так характеризовал Соню один из них[544]. То, что Хелен выбрала в качестве напарницы для аренды мастерской именно Соню, свидетельствует о ее серьезности.