Нео-Буратино - Владимир Корнев

Внезапно Тиллим столкнулся с каким-то туристом, словно выросшим из-под земли. Турист ничуть не обиделся и уже открыл рот, собираясь что-то спросить, но расторопный Тиллим опередил его с ответом, подробно объяснив, как ему удобнее добраться до Мраморного дворца. У гостя Петербурга от удивления глаза на лоб полезли, а Папалексиев, возликовав, подпрыгнул на месте, как футбольный фанат, дождавшийся наконец-то победного гола. Он убедился, что опять стал телепатом, и, охваченный эйфорией, рванул вперед с еще большим рвением: «Ну бабка! Ну волшебница! Не обманула ведь, старая! И что бы я без нее делал? „Только наматывая цепь повторений на вал судьбы, ты получишь доступ к счастью“ — ловко придумала. А в дневнике она еще писала, что ее роль обретала силу молитвы при многократном повторении, кажется, что-то в этом роде. Вот и прекрасно! Читать пьесы может каждый, бабка ведь просто набралась чужих мыслей и стала выдавать их за свои, приходя в творческий экстаз. А разве мой роман не способен приобретать чудодейственную силу, если его читать по многу раз? Да я просто чувствую, какой во мне огромный, нерастраченный резерв энергии и неутоленного желания. Вперед, спасать человечество! Да-да, я спасу весь мир! И как это я себя до сих пор недооценивал? Живу скромненько, храню свою тайну. Дальше так не пойдет — это нравственное преступление, великий грех: знать наверняка, что ты в состоянии помочь обществу, и скрывать свой талант, не терзаясь при этом муками совести. Надо немедленно начинать печататься: в мире неизвестно что творится, и я не имею права дальше молчать! Пусть люди читают мои романы и лечатся».

Как всякий прогрессивный диалектик, Папалексиев предпочитал экспериментировать на людях. У него не было сомнений в том, что секрет Авдотьиного искусства он познал и остается только применить собственный талант на этом поприще: «Безусловно, мой роман гениален. Я выдержал форму, стиль, сообщил тексту мощнейший заряд энергии. Он станет для читателя настольной книгой, молитвенником, и чем чаще читатель будет открывать его, тем большего добьется. И пускай критики попробуют придраться к моему творению — я им такие аргументы выдам, что они вовек пера в руки не возьмут. А что сказать, я знаю!» Папалексиев действительно знал, что сказать, ибо язык у него был подвешен неплохо, от творческих замыслов его просто распирало, да и вообще, теперь он, как никогда, был уверен, что талантов ему не занимать. Посему, кроме тяжелого бремени писательства, он взвалил на свои спортивные плечи еще и заботу дизайнера, зримо представляя, в каком виде его эпическое детище выйдет из стен издательства: «Хоть роман мой и небольшой, но книга должна быть непременно толстая, за счет многократного повторения текста. Это будет пухлый том, минимум страниц на пятьсот, причем на каждой странице будет напечатан весь текст — наверняка поместится, и выходит, что в одном томе роман повторится полтысячи раз, это по меньшей мере! Трудно даже представить, какая перемена к лучшему произойдет с тем, кто прочтет такую книгу от корки до корки хотя бы один раз».

Предаваясь мечтам, Тиллим набегал уже не один десяток кругов и останавливаться пока не собирался. Папалексиевский поток сознания тек в том же направлении: «А что, если придать книге форму круга? Окружность символизирует собой вечное движение, бесконечное повторение, значит, в круглой книге мысль будет приобретать динамику. Можно, кстати, и текст по кругу пустить. Неслабое изобретение!»

Тиллимова фантазия разыгралась не на шутку. Она на ходу подсказывала ему такие творческие замыслы, от которых кружилась голова: «Но одного романа, пожалуй, мало. Напишу целую серию, целый цикл, чтобы после меня в литературе осталась глубокая борозда, во всем отличная от соседних и неподражаемая по выразительности. Есть, например, многотомная „Война и мир“ или, скажем, „Тихий Дон“, а у меня будет свое грандиозное сочинение, на целую книжную полку. Романы — дело наживное, стоит только начать, а там попрет, как на дрожжах, тем более что и названия я уже придумал. Вот, к примеру: „Хором, навзничь и по порядку“ — сильно и звучит как предупреждение всему кровожадному бабьему племени. Да и мужикам на пользу — будут читать, ума набираться. А если вот так: „Прислониться к братской могиле“? Тоже наводит на размышление… Ну а каково „Провокатор“? Книга с таким наименованием, да еще в цветной обложке, просто обречена на успех у любителей острых ощущений. Наконец, можно сочинить масштабную автобиографическую эпопею под названием „В погоне за утраченным счастьем“. В общем, если аналитически поразмыслить, все сводится к тому, что я стану самым читаемым автором. Потом я собственноручно — сил хватит — экранизирую свои произведения, сниму не какую-нибудь мыльную оперу, а грандиозный по воздействию на умы фильм, в котором из серии в серию будут воспеваться одни и те же бессмертные идеи гуманизма, и таким образом, в мистическом смысле получится просто ядерная вещь. Тиллим Папалексиев произведет переворот в мировом кино. Круто!»

Закрыв глаза, Тиллим представлял себе впечатляющую панораму будущего творчества. Он видел как наяву, что книги его издаются огромными тиражами. Известнейшие издательства конкурируют между собой, добиваясь права печатать его творения; Нобелевский комитет домогается его согласия принять вне конкуренции премию за выдающиеся заслуги в области мировой литературы, оказав тем самым великую честь всему цивилизованному миру; главы государств мечтают о знакомстве с гениальным Папалексиевым; наконец, его имя золотыми буквами вписывается в Книгу Гиннесса как пример деятеля культуры, стяжавшего никем не превзойденное количество почетных титулов и прочих знаков всеобщего признания.

Увлеченный планированием своих творческих достижений и мысленно уже почивающий на лаврах, Папалексиев незаметно подошел в своих грезах к тому печальному моменту, которым заканчивается биография любого человека: «В конце моей бурной деятельности необходимо составить завещание. Думаю, что свои рукописи я оставлю исследователям — литературоведам и студентам-филологам. Пусть хранятся в Пушкинском доме как национальное достояние. Право распоряжаться моим наследием подарю тому издательству, которое согласится выпускать бесплатные тиражи моих книг для малоимущих, нуждающихся в душевном исцелении. Тело свое я завещаю кафедре анатомии Первого медицинского института, но с одним условием: рядом с моим скелетом должна находиться табличка с надписью: „Непонятый при жизни гений, соприкоснувшийся с вселенской тайной и поведавший ее человечеству“. Мой мозг — самое дорогое, что во мне есть, уникальное творение природы, значит, ему прямая дорога в Институт мозга.

Измерят там объем, сосчитают извилины, заспиртуют в банке, а потом можно и в Кунсткамере выставить — мне не жалко — как пример для тех, у кого серого вещества не хватает… То-то! Бяня, он, конечно, прав, он разглядел меня. Сегодня же дам объявление во все газеты, предложу свои услуги, и от клиентов отбоя не будет».

Тут как раз с Нарышкина бастиона прогремел жизнеутверждающий пушечный выстрел, и Тиллим решил, что это добрый знак: Петропавловка салютует будущему корифею мировой культуры и его замечательным способностям. Не утратив при этом чувства реальности, он поспешил сверить часы: стрелки действительно показывали полдень. «Ну теперь-то уж надолго зарядился!» — облегченно вздохнул Папалексиев.