Коктейль «Две семерки» (сборник) - Эдуард Тополь

Так начался «Мой французский роман», который я подробно описал в книге «Игра в кино», а тут перескажу только его финал.

Через десять дней в Москве, в съемной квартирке где-то в Бескудниках, поздно вечером звонок:

– Эдуард? Это Алена, переводчица французской труппы. Мы уже в Москве, я звоню вам из номера Виржинии в «Метрополе». У нас тут небольшая вечеринка-парти, и Виржиния просит, чтобы вы приехали. Мы в четыреста восьмом номере.

Действительно, за ее голосом угадывался шум и звон стаканов.

– Алена, вы знаете, который час?

– Одиннадцать вечера.

– Значит, я доберусь до вас не раньше двенадцати. Вы беретесь в двенадцать ночи провести меня в «Метрополь», в номер к иностранке?

– Я? Н-нет… Но, может быть, вы как-нибудь сами пройдете…

– Ка-ак?! – воскликнул я в отчаянии. – Алена, вы же работаете в «Интуристе»! Вы что, не знаете наших правил? Если бы это была гостиница «Золотой колос» или «Турист», я бы дал трешку дежурной и прошел. Но «Метрополь»…

– Что же мне сказать Виржинии? – жалобно спросила Алена. – Она стоит тут рядом и хочет сама сказать вам пару слов.

Я инстинктивно глянул на себя в зеркало. На моих плечах сидели мои ангелы-хранители, и в их глазах плыл хмельной туман безумных мечтаний.

Тем временем на том конце провода Алена отдала трубку Виржинии, и я услышал ее низкий зовущий голос:

– Бонжур! Гуд ивнинг. Хау ар ю?

– Бонжур… – повторил я тупо, как второгодник у классной доски. И снова: – Бонжур… Бонжур…

На том конце провода сказали еще что-то – тихо сказали, тихо и осторожно. Подождали ответа и… повесили трубку.

Я стоял в пустом коридоре коммунальной «вороньей слободки» и горестно слушал глухие гудки отбоя.

Может быть, мне только что по-французски признались в любви?

Может быть, у меня спросили, не хочу ли я, чтобы она немедленно примчалась ко мне на такси?

Может быть, меня позвали в Париж, в Лиссабон, в ночной загул по метельной Москве?

Ангелы, сидевшие на моем плече, ничем не могли мне помочь, ведь они учились вместе со мной в сто семьдесят первой школе города Баку. То была самая хулиганская школа в городе, и посещение уроков английского там презиралось. Вместо них мы гоняли в футбол…

* * *

– В семьдесят третьем я уехал, – сказал мне Пономарев, когда мы плыли с ним по Москве-реке на корабле «Чижик». – Хотя такого понятия «взял и уехал» тогда не существовало. Я убежал из Советского Союза по подложной визе. То есть, виза, конечно, была настоящая, но вызов от родственников из Израиля был липовый…

– И тебя выпустили по израильской визе? – изумился я. – Да ты посмотри на себя – ну, какой из тебя Кац или Рабинович?

– Конечно, я стопроцентно русский и православный, – ответил Пономарев. – Но тогда существовала целая система – в конце всех анкет, которые ты вместе с израильским вызовом подавал в ОВИР, ты должен был написать, откуда у тебя взялись эти израильские родственники, которые без тебя просто жить там не могут. У отъезжающих это называлось «легенда», а составить эту легенду мне помог один еврейский активист по фамилии Яхот. Он, вообще-то, герой – помогал всем уезжающим и ходил буквально по острию ножа. Моя «легенда» состояла в том, что у мамы был любовник, от которого я родился, но который уехал в Израиль. И во время войны с Египтом его там ранило, теперь он инвалид, нуждается в уходе и без меня жить не может.

– То есть, ты написал, что твой папа – Рабинович?

– Ну да. А в ОВИРе все эти бумаги принимала капитан КГБ по фамилии Израилова – ты можешь себе такое представить? Израилова! Жизнь невероятней выдумки! И вот, когда она прочла мою «легенду», она посмотрела мне в глаза и говорит: «Это хорошо». Так прямо и сказала: «Это хорошо». Закрыла все бумаги и продолжает: «Все, ждите решение. В течение месяца будет ответ». Ну, я и решил, что у меня есть месяц отдыха. Но через два дня звонит мне мать: «Ты должен сейчас же прийти домой!» Я прихожу, она в истерике: «Какой еврейский любовник? Как ты смел? Меня в КГБ вызывали! Мне показали, что ты про меня написал. Как ты мог?!» Я говорю: «Мам, мне надо уезжать». – «Куда? В Израиль? Никакого Израиля! Там война все время! Мне достаточно войн!» Я сейчас копирую ее слово в слово: «Я уже столько войн пережила! Ни в какой Израиль ты не поедешь!». А ее муж – знаменитый, кстати, тассовский фотограф, он во время войны был фронтовым фотокорреспондентом, и они поженились незадолго до моего отъезда – он ей говорит: «Знаешь, раз он бумаги уже сдал, то его задерживать не надо. Потому что, если он тут останется, то жизни ему не будет». И мама затихла, и уже вся в слезах подписала бумагу, что согласна на мой отъезд…

* * *

Поскольку у меня никогда не было ни московского жилья, ни московской прописки, то после окончания ВГИКа я жил где попало – у друзей, на съемных углах в коммунальных квартирах или – будучи уже автором нескольких фильмов – в Болшеве, в Доме творчества Союза кинематографистов. А почту получал на Центральном телеграфе по адресу «К-9, до востребования». И в 1971 году, придя как-то на Центральный телеграф, я встретил там Давида Маркиша, своего приятеля по «Литгазете» и сына знаменитого поэта Переца Маркиша, расстрелянного Сталиным вместе с моим любимым Львом Квитко и другими еврейскими писателями. Дезик (так мы звали Давида в «Литгазете») был известен тем, что постоянно летал на Памир и еще бог знает куда – охотился за «снежным человеком». Но тут в ответ на мой вопрос «А куда ты теперь?» Дезик сказал: «В Израиль». Я ошалел: «Куда?!» Тогда, в 1971-м, никакой эмиграции в Израиль не было, и даже подумать об этом было невозможно – только что за попытку угона самолета в Израиль Эдуарду Кузнецову и восьми его «подельникам» дали по пятнадцать лет строгого режима. А других еврейских активистов – борцов за эмиграцию – то и дело отправляли в лагеря и психушки. И вдруг Дезик мне говорит: «Мы – я, Фима Севела и еще почти тридцать человек – пришли в приемную Верховного Совета и устроили там сидячую забастовку с требованием выпустить нас в Израиль. И нас выпускают! Так что – пока! В будущем году встретимся в Иерусалиме!» – «Ну, нет, – сказал я. – Что мне там делать?»

Действительно, скандал, спровоцированный Эдуардом Кузнецовым, плюс острейшая нужда в зерне, бурильных установках и трубах для сибирских нефтепроводов заставили советское правительство заключить с Западом бартер – евреев в обмен на продовольствие и технику.

И с 1974 года, когда половина моих не только еврейских, но и русских друзей уже укатили в Израиль, США, Канаду и Австралию, израильские вызовы приходили на мой адрес «К-9, до востребования» чуть ли не каждый месяц! Каждый эмигрант считал своим долгом сообщить израильскому миграционному агентству «Сохнут» адреса своих друзей, оставшихся в СССР.

Но я никуда ехать не собирался, у меня в то время был самый взлет – с режиссером Володей Роговым мы сделали «Юнгу Северного флота» и получили за него приз «Алая гвоздика», как за лучший фильм для детей и юношества. На «Ленфильме» закончились съемки моего фильма «Любовь с первого взгляда», а на Студии имени Горького Роговой запускался с моим сценарием «Несовершеннолетние»…