Санитарная рубка - Михаил Николаевич Щукин

стоял у порога, растерянный и не понимающий — зачем его сюда привели? Но первую растерянность одолел и в свою очередь спросил:

— Почему вы считаете, что я кому-то помогал?

Полковник ответил не сразу. Сначала закурил, подождал, когда догорит спичка, которую долго держал в руке, выпустил дым большим клубком и, подняв голову, наблюдал, как он рассеивается под потолком. Вдруг грохнул по столу кулаком, подался вперед, налегая грудью на столешницу, и выкрикнул:

— А кто пулемет на колокольню затащил?! Я?! Или дух Святой?!

В это время послышался за окном стук конских копыт и следом — чей-то тревожный голос:

— Пропусти! Срочно к полковнику, донесение!

Влетел молодой солдатик, козырнул и протянул полковнику пакет. Абзалов торопливо разорвал серую бумагу, вытащил листок, и глаза его на худом, гладко выбритом лице вспыхнули сердитым блеском. Махнул рукой, отправляя посыльного за дверь, затушил папиросу, догоревшую до бумажного мундштука, и снова уставился в потолок.

Отец Никодим, переминаясь с ноги на ногу у порога, терпеливо ждал.

И дождался.

Полковник Абзалов поднялся из-за стола, одернул мундир, красиво и плотно сидевший на нем, и голосом, усталым и тусклым, произнес:

— Значит, сказать желаете, что не тащили пулемет на колокольню и не помогали никому? Правильно понимаю?

— Совершенно верно, — подтвердил отец Никодим.

— Тогда еще вопрос. Почему паству свою так распустили? Где христианское «не убий»? С пельменями ваши пасомые его съели? Самогонкой запили? Негоже, батюшка, к службе своей так относиться, прямо скажем — спустя рукава. Я, конечно, не из вашей епархии, не архиерей, но наказание вам назначу за плохую службу. Ждите здесь.

Скомкал в кулаке серый конверт с листом бумаги и четким шагом, стуча подковками на сапогах, вышел из избы. Отец Никодим остался стоять на месте. Он не мог знать, что думает сейчас полковник, а если бы смог догадаться, наверняка бы вздрогнул. В приказе, полученном Абзаловым, говорилось, что карательную экспедицию нужно свернуть, в срочном порядке погрузиться на пароходы и следовать в Сибирск. Приказ полковника не удивил, ясно было, что связан он с положением на фронте, где каждый штык на счету. Его другое бесило — какие-то сиволапые мужики нанесли отряду урон и скрылись на болоте, по сути, безнаказанными. А ведь он боевой офицер, за плечами у него германский фронт и награды, которые бережно хранил в деревянной коробочке и никогда с ними не расставался, потому что они накрепко связывали с теми временами, когда служба была в радость, а не в тягость. Теперь же все переменилось и вынужден он не на фронте воевать с немцами, а черт знает где и с какими-то мужиками. Ненависть закипала в нем, как кипяток в котелке, и не позволяла уйти отсюда, оставив мужиков без наказания. Еще и потому не позволяла, что именно они убили поручика Семенова, к которому он относился, как к младшему и любимому брату.

«Ну, уж нет, господа хорошие, или, как вас там, товарищи, — думал полковник Абзалов. — Я отсюда просто так не уйду, вы меня долго помнить будете, еще и детям своим расскажете, кто живой останется…» План, придуманный им, показался сначала зверским, но лишь сначала, потому что дальше, продумывая детали, полковник притушил ненависть и заменил ее холодным расчетом — все-таки он был военным человеком и умел владеть собой.

Не прошло и двух часов, как на площади перед церковью вырыта была большая яма, а возле ямы толпились мужики и бабы, те, которые не ушли с партизанами и которых согнали сюда, как коров в стадо. Бабы голосили, мужики угрюмо оглядывались, толком еще ничего не понимая, но уже догадываясь, что хороших известий не будет.

В последнюю очередь Абзалов приказал привести отца Никодима. Показал на яму, на людскую толпу и коротко спросил:

— Видите?

— Вижу, — ответил отец Никодим. — Только не пойму — зачем людей сюда собрали?

— Хорошо, удовлетворяю ваше любопытство, батюшка. Я обещал вас наказать за плохую службу? Обещал. Вот и наказываю. Сейчас вы отправитесь на болото и скажете этому… как его? Бавыкину… Если он не выйдет и не сдастся мне, я этих расстреляю и в яме зарою.

— Но позвольте… — Отец Никодим даже отшатнулся от Абзалова.

— Не позволю. Принесите кто-нибудь белый платок батюшке, пусть он им помашет.

* * *

Стоял Игнат Бавыкин, широко расставив ноги в кожаных броднях, подвязанных сыромятными ремешками под коленями, слушал отца Никодима, и руки его то сжимались в кулаки, то разжимались. Маячил за спиной старшего брата Левка и все пытался выскочить вперед, вмешаться в разговор, но Игнат сердито дергал плечом, и Левка оставался на месте, быстро перебирая ногами, словно ему влажная болотная трава обжигала подошвы.

— Много народу согнали? — спросил Игнат.

— Не считал. Много…, — вздохнул отец Никодим.

Левка все-таки встрял:

— Братка, не слушай его! Он этому полковнику сапоги лижет, выслужиться желает, а тебя пристрелят. Может, он сам придумал про яму и про людей, чтоб тебя выманить. А без тебя мы как бараны станем! Тогда они и навалятся!

— Не шебурши! — обрезал его Игнат. — Отойди в сторону, стой и сопи в тряпочку.

Левка обиженно крутнулся на месте, но все-таки отошел на несколько шагов, зачем-то ухватил за ремень старенькую берданку, стащил ее с плеча и взял в руки. Исподлобья зыркал на отца Никодима, словно собирался с ним бодаться, и снова перебирал ногами. Не желал верить ни одному услышанному слову. Насидевшись в бору на дальней заимке, где прятался от мобилизации, измаявшись от безделья и безлюдья, Левка вспыхнул, как береста, когда начали воевать. Обзавелся сначала кованой никой, насадив ее на длинный черенок от вил, а после старенькой берданкой. Ходил с ней в караулы, в разведку и все ему шибко глянулось, будто плясал на вечерке, когда девки смотрят. Игнат, заметив в нем военную лихость, ругался: «Это тебе не с германцем воевать! С германцем ясно — иноземцы. А тут своих, русских, в крови топить приходится. Плакать надо, а ты лыбишься, недоумок!» Но Левка эти слова пропускал мимо ушей. И от военной лихости, которая захлестывала без остатка, избавляться не желал. Сейчас он хотел внушить брату, чтобы тот не слушал отца Никодима, а дождался ночи и приказал бы сделать вылазку в село, напасть врасплох, покрошить, кто подвернется, а если прижмут, уйти снова на болото. Но Игнат ему даже рта не дал раскрыть.

И сделал по-своему.

Неторопливо снял с себя ремень с прицепленной к нему гранатой, положил на землю винтовку, вытащил из кармана горсть патронов и высыпал их на траву. Прощаться и обниматься с Левкой не