Сумрачный красавец - Жюльен Грак

Одна лишь Ирэн как будто не поддалась опасным чарам осенней поры. Судя по всему, она не раз принималась настойчиво, с жаром убеждать Анри, что им обоим пора уехать. Однажды, в послеобеденный час, отель содрогнулся от недолгой, но бурной ссоры — хлопали двери, слышались крики, угрозы, оскорбления, — но потом все замолкло, наступил тот обманчивый штиль, какой бывает в самом центре циклона, обманчивое затишье, еще более неотвратимое и устрашающее, чем буря с неистовыми валами, вздымающимися, точно стены, со всех сторон.

В последний день сентября, утром, при ясном небе, они увидели пустоши, посеребренные первыми заморозками; и как от крохотной капли в перенасыщенном растворе вдруг выпадают кристаллы, так рассеялась окутавшая их тяжелая дрема, — и они очнулись.

— Не может быть! Уже заморозки? — На ступенях лестницы, ведущей к пляжу, Кристель встретила Жерара: зябко кутаясь в халат, он возвращался после утреннего купания.

— Увы. Вода просто ледяная. Теперь наш отдых здесь действительно закончился.

— Так скоро!

Застыв в неподвижности, точно пахарь при виде выпавшего града, она смотрела на этот поблекший, неузнаваемый пейзаж, — еще не вникнув, еще не веря в свое несчастье.

— Прошу вас, давайте сядем здесь на минутку. Мне надо вам кое-что сказать.

Ирэн указала зонтиком на скамью в парке, недалеко от террасы над морем, но укрытую от ветра. После жестокого утреннего холода во второй половине дня неожиданно установилась восхитительно мягкая погода. От легкого бриза непрестанно шелестели сосны. За террасой, в просвете ветвей виднелось сияющее море, воздух был необыкновенно свеж и прозрачен, — величественный изгиб залива, безлюдный пляж открывались взору, словно поляна среди лесной чащи.

Аллан церемонно уселся на некотором расстоянии от нее.

— Я хотела бы знать, когда вы намерены уехать.

Он метнул на нее недобрый взгляд.

— По-моему, это не очень любезный вопрос. Но вы даже не пытаетесь как-то смягчить тон, верно?

— Я не старалась быть любезной. Думаю, вам понятно, почему я задаю этот вопрос.

— Наверно, дело касается вашей подруги.

— Что ж, по крайней мере, вы откровенны. Дело касается ее, и других тоже… Вам нельзя здесь оставаться. Всему этому пора положить конец.

— Всему этому… Что вы имеете в виду?

Она выпалила прямо ему в лицо:

— Ваше поведение — это сплошной скандал!

— Можно узнать, что за ужасы я натворил?

Ирэн с усмешкой взглянула на него.

— Вас просто так не поймаешь, и вам это хорошо известно. Слишком вы ловкий, слишком осторожный. Но вы прекрасно понимаете, о чем я говорю.

Он тонко улыбнулся.

— Я понял, что вы принимаете близко к сердцу дела вашей подруги.

— Пусть так. Я готова сказать это сразу, без обиняков. Хотя недостойная игра, которую вы ведете с Кристель, вообще-то меня не касается. Я больше думаю о своих проблемах.

— Выходит, я обидел лично вас.

— И меня, и всех остальных. Вы отравили нам летний отдых. Время, которое было так важно для меня, от которого так много зависело. Ведь мы с Анри поженились совсем недавно… Но вы губите, истребляете вокруг себя все хорошее. В вашей тени не остается ничего живого. Казалось бы, люди счастливы, сумели наладить свою жизнь и довольны ею — это не так трудно, как вам может показаться. Но нет! Вам понадобилось приехать сюда и все убить (она топнула ногой, вне себя от бешенства, сразу стала отталкивающей, вульгарной), испортить, исковеркать все, что досягаемо, естественно, просто. Одна только ваша зловещая, похоронная физиономия чего стоит…

— Но вы единственная, на кого она так не действует. Теперь я это понял.

Она сверлила его ненавидящим взглядом.

— Да, мне нечего бояться. Я живой человек, я люблю жизнь, и такую, как я, бесполезно шантажировать самоубийством…

Она постепенно повышала голос, — бесцветный, монотонный, полный сдерживаемой ярости.

— … А ведь вы тут занимаетесь именно этим, с самого начала и без устали. Изображаете из себя какого-то Вертера. Да еще этот ваш костюм на маскараде. О, вы умеете вызывать к себе интерес. И это так дешево обходится. Право же, успех дается вам без труда!

— Дешево обходится?

— Вы что, хотите заставить меня поверить, будто вы…

— Да.

Она изменилась в лице, смерила Аллана растерянным взглядом. Наступило долгое молчание. Потом она заговорила опять, очень тихим голосом:

— Никто не имеет права говорить такое.

— Понимаю. Но ведь это вы втянули меня в такой непристойный разговор.

Она порывисто выпрямилась: щеки у нее горели, глаза были выпучены.

— Я этого не слышала. Не слышала — и все.

— Как вам угодно. Это ведь очень мешает жить, верно?

Он неторопливо встал, свернул в аллею и скрылся под деревьями. Вечер наступил неожиданно быстро, в опустевшем саду по деревьям прошелестел ветер, шум волн стал слышнее: начинался прилив. Тревожная тишина обступила парк, набежавшее облако внезапно накрыло его своей тенью: будто серая пыль запорошила меркнущее око солнца и превратила Ирэн в каменное изваяние, вроде тех загадочных, зловещих, свинцового цвета статуй, что стоят в садах Помпеи…

Она медленно шла к опустевшему отелю, по середине аллеи. Перед ней ветер гнал по земле первые опавшие листья. — на садовых домиках с закрытыми ставнями вокруг ржавой проволоки еще завивались последние усики винограда, — сад вдруг окрасился по-зимнему.

В безлюдном холле уже стало почти темно. В предвечерний час, в глухую пору поздней осени, огромное здание, где с уходом лета затихло кипение жизни, было похоже на обескровленное тело: воздух стал чище, прозрачнее, и чутко улавливал даже самые слабые вибрации, даже едва слышные, вкрадчивые звуки: трепет листа на ветке, шум далекой волны, разбившейся о гряду скал — скалы были всевозможных причудливых форм, поэтому шум был неоднородный, в нем чувствовалось много разных оттенков, — и легкое дуновение ветра, ласково и настойчиво, словно рука, касавшееся верхушек деревьев. Все эти звуки требовали предельно напряженного внимания, взывали к болезненно обостренному слуху и, как судорожные вздохи умирающего силятся оттянуть смерть, так они пытались побороть тишину, заполняя душные, гнетущие паузы.

Стоя неподвижно посреди холла, который смыкался вокруг нее, словно раковина, Ирэн слушала грохот прибоя. В сгущающихся сумерках большие зеркала наполнялись таинственным зеленоватым светом, какой бывает в лесу под густыми деревьями, превращались в озера, и на их поверхности мелькало, подрагивая, ее отражение, а потом оно замирало и беззвучно ныряло в глубину. Словно в комнатах, куда сквозь чащу ветвей почти не проникает солнце, тьма наплывала сверху, раскручивалась, как черный завиток, растекалась, будто по воде, оставляя внизу, на брусках паркета, на гравии в аллеях неуловимое, призрачное свечение, точно возникшее само по себе, нежное, как лунный луч, как летняя ночь, — когда под уже давно угасшим небом еще долго белеют дороги и аллеи садов.