Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

одном месте, чутко прислушиваясь к каждому звуку. Когда дверь захлопнулась, она схватилась за грудь и крикнула:

– Володя… Володя, вернись! Милый…

Она бросилась к передней, прислушалась, – все было тихо.

– Нет, он вернется!.. Володя…

Она вернулась в гостиную, подбежала к окну и в каком-то ужасе всплеснула руками.

– Он переходит через дорогу… Ах, что же это такое? Володя, милый, вернись…

Она стучала в окно, но он ни разу не оглянулся. Ее руки опустились, в голове что-то звенело.

– Все кончено… – бормотала она, останавливаясь посреди комнаты. – Все… И как было немного нужно… Комедиантка… жалкая комедиантка!.. Володя, где ты? Что со мной? Отчего темно кругом?

Когда в гостиной раздался истерический хохот, Мейчик вышел осторожно из будуара, взял ее за талию и повел к креслу.

– Прежде всего садитесь, Анна Сергеевна…

– Верните его… слышите? – крикнула она, не узнавая его. – Ах, что я наделала… Ведь он хороший… Пустите меня. Позвольте, а вам что от меня нужно?

– Я ваш лучший друг, а с друзьями так нельзя говорить. Хорошо то, только то, что хорошо кончается…

Она с удивлением смотрит на него, а потом прислоняется головой к его плечу.

– Вы – лучший друг? Вот сейчас… здесь… Зачем он поверил моему безумию? Зачем он ушел?

– Он вернется… в свое время.

– Вернется? Нет, вы обманываете меня…

Она опять плакала и смеялась и старалась подняться. Он что-то говорил ей, ласково и убедительно, но она не понимала слов. Несколько раз она схватывала его за руку и начинала умолять.

– Идите за ним… верните… О, ради всего святого!.. Леонид Павлыч, у вас была мать… она ласкала вас, когда вы были ребенком… Ради этой святой памяти, сделайте то, о чем я вас прошу…

– О, непременно!.. Ведь я буду его видеть каждый день… Мы будем говорить о вас, вспоминать…

– Да, да… Он такой хороший… берегите его… Я сейчас говорила ему какие-то безумные слова, и он мне поверил… Нет, он меня не любит! Любящий человек понял бы все сердцем… Зачем он ушел? Ведь это вся жизнь…

– Дорогая, успокойтесь.

Валентина Яковлевна, подслушавшая всю эту сцену в коридоре, решилась наконец войти. Девушка бросилась к ней на шею и с плачем повторяла:

– Мама, мама… это в первый и последний раз в моей жизни! Всего одна минута слабости… Леонид Павлыч, ведь все пройдет? Да? И забудется… да?

– О, совершенно…

Валентна Яковлевна целовала дочь в голову и говорила со слезами на глазах:

– Бедное мое дитя…

VIII

Мейчик понял, что ему больше нечего здесь делать, простился молча с дамами и на цыпочках пошел в переднюю, как доктор, который боится нарушить благодетельный сон выздоравливающего больного. Когда он выходил, то на площадке носом к носу столкнулся с Сергеем Иванычем. Они не подали друг другу руки и разошлись.

– Д-да… – бормотал Сергей Иваныч, провожая гостя глазами до нижней площадки лестницы. – Да, действительно…

Он как-то особенно долго раздевался в передней, что-то бормотал себе под нос и наконец вошел в гостиную, напрасно стараясь сохранить равновесие. Валентина Яковлевна была одна и с ужасом смотрела на него.

– Валечка, я… то есть сейчас от Доминика… да. Наконец я устроился… Познакомился с одним миллионером, по фамилии Гордеевич… да… то есть он будет миллионером, когда у него умрет двоюродная тетка со стороны матери…

– Вы… вы пьяны, как сапожник?! – в ужасе проговорила Валентина Яковлевна, отступая. – И это мой муж? Отец семейства?!.

– Валечка, я… то есть я так, вообще, а вся сила в тетке… да…

Валентина Яковлевна бросилась к нему, схватила за плечи и принялась выталкивать в дверь.

– Вон! Сейчас же вон… Не показывайтесь мне никогда на глаза, несчастный человек!..

– Что же, я… то есть я уйду… – виновато соглашался Сергей Иваныч, хватаясь одной рукой за косяк двери. – И уйду… Ты меня гонишь, Валечка?

– Вон… вон… вон!.. – визгливо крикнула Валентина Яковлевна, напрасно стараясь оторвать его руку от косяка.

– Одну минутку, всего одну минутку… – бормотал Сергей Иванович, бессильно опускаясь на стул около двери. – Да, минутку… Я сейчас встретил его… Что же, дело прошлое. Да… Потом видел женщину, которая целую жизнь обманывала мужа… И она всю жизнь думала, Валечка, что он ничего не замечает… А он все видел и… то есть страдал… да. Ах, как он мучился… Ему так было больно, за нее больно… Ведь это ужасно обманывать…

– Что ты говоришь, несчастный! – шепотом заговорила Валентина Яковлевна, напрасно стараясь закрыть ему рот рукой. – Опомнись. Я позову сейчас швейцара…

– Сейчас… уйду… Что я хотел сказать? Ах, да… Ведь я никого не обвиняю, Валечка… Мужчина, которого обманывает женщина, только смешон… А другой мужчина, который обманывает – герой… Он сейчас бежал по лестнице… А мне жаль… она больше уже не может обманывать, потому что никому больше не нужна…

Валентина Яковлевна оглянулась – в гостиной стояла Анна Сергеевна. Она что-то хотела сказать, крикнуть, но только махнула рукой и повалилась прямо на пол. Это был настоящий обморок…

1897

Дурнушка

I

Это началось еще в Севастополе, когда Аркадий Ефимыч Паутов сделался как-то особенно внимателен к дочери.

Ирочка с удивлением посмотрела на него своими серыми, строгими глазами еще за обедом у Киста…

– Ирочка, ты, кажется, имеешь что-то мне сказать? – спрашивал Паутов, вытирая вспотевшее красное лицо.

– Ничего особенного… Впрочем, если хочешь, могу и сказать. Мне всю дорогу кажется, что ты меня принимаешь за кого-то другого и не можешь попасть в свой обыкновенный тон.

Он посмотрел на нее улыбавшимися глазами и с сухим смешком прибавил:

– Это происходит, во-первых, потому, что ты уже большая. Да, совсем большая…

– Кажется, это нетрудно было заметить, по меньшей мере, года три-четыре назад.

– Представь себе, что мне просто было некогда…

Они оба рассмеялись, причем она сейчас же сдержала улыбку, – всякое проявление веселья делало ее некрасивой. О, как она хорошо это знала и даже сейчас по выражению отцовских глаз чувствовала, что ему ее немного жаль, а это ее бесило всегда и делало еще более некрасивой.

Обед, как всегда, был самый изысканный, а сейчас даже с «этнографическим оттенком», как пошутил Паутов, заказывая к обеду севастопольскую султанку. Он любил поесть, причем лицо принимало какое-то отупелое выражение и большие жирные уши начинали шевелиться. Ирочка вообще не любила отца, а в такие моменты не любила в особенности. Паутов это знал, но сегодня нарочно тянул обед, чтобы помучить дочь, – она не пожелала ехать дальше на пароходе, и впереди предстояла надоевшая ему дорога в экипаже и, главное, бессонная ночь, благодаря