Книги крови. I–III - Клайв Баркер

– Не волнуйся обо мне, – сказала она. – Я сделала выбор. Все, чего я хочу на самом деле…

Она положила свои руки, только что побывавшие между ног, ему на лицо. Они были холодными как лед.

– Все, чего я хочу на самом деле, – это ты. Я не могу получить и секс, и сцену… У всех в жизни наступает момент, когда приходится принимать решение.

Она облизала губы. На губах, там, где прошел язык, не осталось влажного следа.

– После несчастного случая я задумалась, проанализировала, что мне на самом деле важно. И, если честно… – она расстегивала его ремень, – …мне глубоко плевать…

Теперь молнию.

– …и на эту, и на любую другую пьесу.

С него упали штаны.

– …Я покажу тебе, что для меня важно.

Она залезла ему в трусы и схватила его. Рука была холодной – и от этого прикосновение показалось еще сексуальнее. Диана рассмеялась, закрыв глаза, стянула его трусы до середины бедер и встала на колени у ног Кэллоуэя.

Она была профессиональна, как всегда, ее горло раскрылось, как труба. Во рту было суше, чем обычно, язык казался шершавым, но ощущения сводили его с ума. Так хорошо, что он едва ли замечал легкость, с которой она его поглощала, брала куда глубже, чем получалось раньше, пользуясь всеми известными ей приемами, чтобы цеплять за живое. Медленно и глубоко, потом набирала скорость, пока он чуть не кончал, и снова замедлялась, пока потребность не проходила. Он был целиком в ее власти.

Кэллоуэй открыл глаза, чтобы посмотреть, как она работает. Диана насаживалась на него, и на ее лице застыл восторг.

– Боже, – выдохнул он, – как хорошо. О да, да.

Она даже бровью не повела в ответ – просто беззвучно продолжала. Не было слышно ее обычных звуков – стонов удовлетворения, тяжелого дыхания через нос. Диана в абсолютной тишине заглатывала его плоть.

Кэллоуэй на миг задержал дыхание, а где-то в животе у него начало зарождаться предчувствие. Голова Дианы размеренно поднималась и опускалась, ее глаза были закрыты, губы сомкнуты на члене, она ни на что не обращала внимания. Прошло полминуты, минута, полторы. И вот теперь живот Кэллоуэя переполнил ужас.

Она не дышала. Минет был бесподобен потому, что она не останавливалась ни на миг, чтобы вдохнуть или выдохнуть.

Кэллоуэй почувствовал, как тело цепенеет, как эрекция чахнет у нее во рту. Она не сбивалась с ритма; неустанная работа продолжалась, пока его разум формулировал невообразимую мысль:

Она мертва.

Я у нее во рту, в холодном рту, и она мертва. Вот почему она вернулась, встала с анатомического стола и вернулась. Она горела желанием закончить то, что начала, больше не заботясь о спектакле или о сопернице. Ценила она вот эту игру – и только ее одну. И решила вечно исполнять свою роль.

Кэллоуэй ничего не мог поделать с этой мыслью, только таращился, как дурак, пока ему отсасывал труп.

Потом она как будто почувствовала его ужас. Открыла глаза и посмотрела на него. Как вообще он мог спутать этот мертвый взгляд с живым? Она спокойно вынула его съежившееся достоинство изо рта.

– Что случилось? – спросила Диана, ее певучий голос все еще изображал жизнь.

– Ты… ты не… дышишь.

Она изменилась в лице. Отпустила его.

– О, дорогой, – сказала она, перестав притворяться. – Я так плохо играю, да?

Ее голос был голосом призрака: тонким, тоскливым. Кожа, которую он посчитал столь прелестно бледной, при ближайшем рассмотрении казалась восковой.

– Ты умерла? – спросил он.

– Боюсь, что да. Два часа назад, во сне. Но я должна была прийти, Терри, так много незаконченных дел. Я сделала выбор. Ты должен быть польщен. Ты же польщен?

Она встала и залезла в сумочку, которую оставила у зеркала. Кэллоуэй посмотрел на дверь, пытаясь пошевелить ногами, но они словно приросли к полу. Кроме того, у него на лодыжках были трусы. Два шага – и он шлепнется ничком.

Диана обернулась к нему с чем-то острым и серебряным в руках. Как ни старался, он никак не мог сосредоточиться на предмете в ее руке. Но что бы это ни было, оно предназначалось для него.

Со времени постройки нового крематория в 1934 году кладбище терпело унижение за унижением. Склепы разоряли в поисках свинцовой обшивки гробов, надгробия опрокидывали и разбивали; его оскверняли псы и любители граффити. Теперь ухаживать за могилами приходили немногие. Поколение уходило, и те, у кого здесь еще были похоронены любимые, стали слишком немощны, чтобы ходить по заросшим тропинкам, или слишком ранимы, чтобы вынести зрелище такого вандализма.

Так было не всегда. За мраморными фасадами викторианских мавзолеев покоились почтенные и влиятельные семьи. Отцы-основатели, местные промышленники и сановники – все и вся, кем гордился городок. Здесь была захоронена актриса Констанция Личфилд («Доколе день дышит прохладою, и убегают тени»), хотя ее могила оставалась уникальной: за ней еще ухаживал какой-то тайный почитатель.

Этой ночью сторожа не пришли, а для влюбленных было слишком зябко. Никто не видел, как Шарлотта Хэнкок открыла дверь своей гробницы, как били крыльями голуби, аплодируя энергии, с которой она вышла, шаркая, навстречу луне. С ней был ее муж Джерард – не столь свежий, как она, ведь он умер на тринадцать лет раньше. От Хэнкоков не отставал Джозеф Жардин с семьей, равно как и Мэрриот Флетчер, и Анна Снелл, и братья Пикок; список продолжался и продолжался. В углу Альфред Кроушоу (капитан 17-го уланского полка) помогал прелестной жене Эмме подняться с гнилой постели. Всюду к трещинам в крышках гробниц прижимались лица: разве это не Кезия Рейнольдс с ребенком на руках, который прожил всего день? А вот Мартин ван де Линд («Память праведника пребудет благословенна»), чью жену так и не нашли; Роза и Селина Голдфинчи – обе выдающиеся женщины; и Томас Джерри, и…

Все имена не перечислить. Все стадии разложения не описать. Достаточно будет сказать, что они восстали: в проеденных мухами похоронных костюмах, с лицами, лишенными красоты до самого ее основания. И все же они шли, распахнув заднюю калитку кладбища и ступая по пустоши в направлении «Элизиума». В отдалении – шум машин. Над головой – рев приземляющегося самолета. Один из братьев Пикок, засмотревшись на проносившегося над ним мигающего гиганта, оступился и упал ничком, раздробив челюсть. Его ласково подняли и поддерживали весь путь до театра. Ничего страшного, да и что за воскрешение без пары смешных оплошностей?

И шоу продолжалось.

Кэллоуэя не могли найти за кулисами, но Райану от Хаммерсмита (через вездесущего мистера Личфилда) поступили инструкции начинать спектакль даже без режиссера.

– Он будет наверху, – сказал Личфилд. – На галерке. Более того, мне кажется, я вижу его отсюда.