Книги крови. I–III - Клайв Баркер

– Останови машину!

– Что?

– Останови машину!

Джуд свернул на обочину. Мик выбрался наружу.

Асфальт обжигал, но в воздухе чувствовался легкий ветерок. Мик глубоко вздохнул и вышел на середину дороги. Никаких машин или пешеходов в обе стороны. Да во все стороны. Совершенно пусто. Холмы дрожали от зноя, поднимающегося с полей. В канавах росли дикие маки. Мик перешел на другую сторону, присел на корточки и сорвал один.

Услышал, как позади хлопнула дверь «фольксвагена».

– Ты зачем нас остановил? – спросил Джуд. Он был явно раздражен, все надеялся на ссору, просил о ней.

Мик встал, рассматривая цветок. Мак был поздний, у него почти сформировалась коробочка. Как только Мик коснулся цветоложа, лепестки тут же опали, крохотные красные пятнышки медленно полетели вниз, на серый асфальт.

– Я задал тебе вопрос, – все не унимался Джуд.

Мик посмотрел вокруг. Джуд стоял с дальней стороны машины, нахмурив брови от подступающего гнева. Но как же он был красив, о да; лицо, из-за которого женщины рыдали, узнав, что Джуд гей. Густые черные усы (идеально подстриженные) и глаза, в которые можно было смотреть вечно, в которых каждый отблеск света всегда был разным. Почему, подумал Мик, такой красивый мужчина оказался таким бесчувственным мелким говнюком?

А Джуд смотрел на него оценивающе и презрительно, смотрел на это юного красавчика, надувшего губы. Ему хотелось блевать, глядя на то, какой спектакль закатил перед ним Мик. Для шестнадцатилетнего девственника это было бы еще нормально. Но с двадцатипятилетним парнем такой игре не хватало достоверности.

Мик бросил цветок и вытащил футболку из джинсов. Начал стаскивать ее, обнажая подтянутый живот и худую гладкую грудь. Его волосы растрепались, а на лице показалась широкая улыбка. Джуд посмотрел на его тело. Стройное, не слишком мускулистое. Над поясом выцветших джинсов виднелся шрам от удаления аппендикса. Золотая цепочка, небольшая, но все равно ловившая отблески солнечных лучей, висела в ложбинке на горле. Не желая того, Джуд улыбнулся Мику в ответ, и между ними установилось подобие мира.

Мик уже расстегивал пояс и сказал, по-прежнему широко улыбаясь:

– Хочешь трахнуться?

– Это бесполезно, – прозвучал ответ, хотя и на другой вопрос.

– С чего бы?

– Мы несовместимы.

– Поспорим?

Мик расстегнул ширинку и повернулся в сторону пшеничного поля, подступавшего к дороге.

Джуд смотрел, как Мик рассекает волнующееся море, его спина цветом походила на колосья вокруг, так что они почти скрывали его. Игра, конечно, была опасной, вот так, трахаться под открытым небом – они были не в Сан-Франциско и даже не в Хэмпстед-Хит. Джуд нервно огляделся по сторонам. Вокруг по-прежнему было пусто. А Мик повернулся, уже забравшись довольно далеко, повернулся и улыбался, махал рукой, как пловец, покачивающийся на золотистых волнах прибоя. Да какого черта… тут же никто не увидит, никто не узнает. Вокруг только холмы, плавящиеся в жарком мареве, их лесистые спины согбенны под бренными делами земли, да потерявшаяся собака сидит у дороги, ожидая хозяина.

Джуд пошел за Миком через пшеницу, на ходу расстегивая пуговицы на рубашке. Перед ним бежали мыши-полевки, суетясь между побегов, пока за ними гнался гигант, чьи шаги громом разносились по земле. Джуд заметил их панику и улыбнулся. Он не хотел им ничего плохого, но откуда грызунам было об этом знать? Может, он прямо сейчас отнял сотню жизней – мышей, жуков, червей, – пока добирался до места, где на кровати из вытоптанных посевов, по-прежнему улыбаясь, лежал полностью обнаженный Мик.

Секс был хорош, они в равной степени доставляли удовольствие друг другу: в их страсти была точность, каждый чувствовал момент, когда легкое наслаждение становилось острым, а желание оборачивалось необходимостью. Они сплелись воедино, конечностями, языками, завязались узлом, который мог расплести только оргазм, их спины поочередно обжигало солнце, царапали колоски, пока они катались, целуя друг друга. В самый разгар, когда оба кончили, неподалеку послышалось тарахтенье трактора; но Мику и Джуду было уже все равно.

Они добрались до «фольксвагена», вытряхивая измолоченную телами пшеницу из волос, ушей, носков, она забилась даже между пальцами на ногах. Презрительные усмешки исчезли, остались лишь легкие улыбки; перемирие, пусть и не вечное, установилось по меньшей мере на пару часов.

Машина раскалилась, как печка, пришлось открыть все окна и двери, чтобы ветер охладил салон, иначе до Нови-Пазара они бы не добрались. Было уже почти четыре вечера, а до цели оставался еще час.

Когда они забрались в машину, Мик сказал:

– Забудем о монастыре, да?

Джуд уставился на него:

– Я думал…

– На хер, я не вынесу вида еще одной Богородицы…

Они беспечно рассмеялись; потом поцеловались, чувствуя слюну друг друга и соленый привкус от семени.

Следующий день был ясным, но не особо теплым. Небо скрылось под ровным слоем белых облаков. От утреннего воздуха покалывало в носу, как от запаха эфира или мяты.

Вацлав Желовчик наблюдал за тем, как голуби на главной площади Пополака играют со смертью, порхая и суетясь перед машинами, носившимися туда-сюда. Некоторые автомобили были военными, другие принадлежали гражданским. На вид Вацлав был спокоен и решителен, но на самом деле едва справлялся с волнением, которое всегда чувствовал в этот день, волнением, которое, как он прекрасно знал, сейчас охватило всех мужчин, женщин и детей в Пополаке. А может, и голубей тоже, почем знать? Может, потому они и играли под колесами с такой ловкостью, понимая, что в этот особенный день ничего плохого с ними не будет.

Вацлав вновь взглянул на небо, все то же белое небо, от которого он не мог отвести глаз с самого рассвета. Облака лежали низко; не слишком хорошо для праздника. Он вспомнил одно выражение, английское, которое слышал от друга: «голова в облаках». Насколько он понял, так называли мечтателей, тех, кто заблудился в беспробудных белых снах. И ничего больше, с усмешкой подумал Вацлав, Запад про облака не знал, для него они были символом пустых фантазий. Англичанам не хватало перспективы, чтобы узреть истину в обыкновенной фигуре речи. Здесь, в этих холмах, сокрытых от чужих глаз, разве не творили они ошеломляющую реальность из пустых слов? Оживляли пословицу.

Голову в облаках.

На площади уже собирали первый сегмент. Несколько человек заболели, но их сменщики уже были готовы и с нетерпением хотели занять свои места. Как широко они улыбались, когда слышали свои имена, когда объявляли номер, и его или ее выводили из очереди, отправляли в конечность, которая уже обретала форму. Со всех сторон творились чудеса организации. У всех была работа, каждый знал, куда идти. Никто не кричал, никто не толкался; никто даже голоса не повышал, слышался только нетерпеливый шепот. Вацлав с восторгом наблюдал за тем, как шли размещение, скрепление и строповка.