Эпохи холст – багряной кистью - Александр Плетнёв

Кто-то бы ещё обозвал это инфантилизмом… Да ради бога!

«Вы меня учите, как жить, я буду кивать и притворяться. И поступать, как хочу, в конце концов!»

Не вдаваясь в академические философии, Вадик Тютюгин понимал это как самоорганизацию психики, нашедшей свою гармонию в мире-социуме. Порой мазохистически принимая правила игры, а чаще попросту переступая через чужие интересы, научившись идти по жизни легко и даже беззаботно. Оставались ещё какие-то общечеловеческие понятия и ценности… Но авторитет родаков был настолько подавляющ! Казалось, они никогда не совершают ошибок… даже возрастных, когда старея, болея, тем не менее не показывали виду, что уступают свои доминирующие позиции.

Друзья оказались приходяще-уходящими… по смене интересов.

Дети? Своих детей он, конечно, любил! Тут и против инстинкта не попрёшь, и вообще…

Но чем дольше они (дети) оставались с мамой, тем сильней отдалялись, а он «папа Вадик» всё больше становился для них (с маминой подачи) неудачником.

А вообще в глубине души он считал, что «цветы жизни» должны развиваться немного сорняком. Чересчур перецелованные в попу, они вырастают избалованными эгоистами.

* * *

Немалые тонны водоизмещённого вместилища судна и некий бардак, что сопутствовал ротации и смешению команд (новые «рюриковцы» плюс прежние «доброфлотовцы»), помогли ему ненадолго.

Суровые матросики во главе с боцманом обязательным порядком наткнулись на «зайца» в трюмных потрохах, высветив фонарём и прояснив, что «кадысь сей хороняка не англичанин и вродясь не шпиён японский, и не каторжанин беглый – руки белы», без рукоприкладства, но оборотисто препроводили к командиру.

Главное было то, что «Лена» стояла уже на рейде Петропавловска, а «Ямал» уж был далеко и точно вне зоны действия беспроводного телеграфа.

А значит, его путь в приключения начинается, назад возврата нет! Надеялось – не торчать теперь на «задворках» событий, по редкому вызову кэпа на мостик для консультации по флотской теме 1904 года, а глядишь, со всем чувством значимости стоять в боевой рубке почти наравне с командиром боевого крейсера.

И пусть для «военной косточки» – императорского офицера – ты штафирка, но удивить есть чем. Определённо есть чем.

Правда, всё оказалось не так радужно, как хотелось, и его «предприятие» могло подвиснуть – «Лена» едва не ушла куда-то к Охотску.

Слава те… не ушла!

Хотя без того возжеланные морские бои владивостокских крейсеров или броненосцев Рожественского откладывались на неопределённое время.

* * *

Пробилось солнце, осветив влажную палубу, заиграв на медяшке. Радостно и тепло!

А капитан 1-го ранга Трусов Евгений Александрович томился… изнывало всё у него – не улыбалось ему волочиться временной плавучей тюрьмой для двух с половиной сотен британских моряков. Тысячу вёрст дурным морем только до Охотска.

Думалось, колебалось, скрепя сердце – вроде и служба и некое обязательство…

Но и отказаться – и можно бы, и нужно бы…

«Петербуржцу» (статскому чину тайных дел) он напрямую не подчинён. И прямого приказа от наместника как такового не было – лишь устное пожелание в запале других серьёзных дел: «…удовлетворить по возможности потребность, оказать содействие транспортировкой».

Да и вообще гоже ли, пусть и вспомогательный, но крейсер отвлекать на столь никчёмное дело, когда и «Камчадал» справится.

То, что чинуше столичному да жандармам его не в комфорте плыть на столь мелком корыте, так не сахарные, не растают. Британцам так и вовсе в тесном вонючем рыбном трюме поделом – пусть попробуют, как невольников африканских (и не только) рабством свозили в Новую Англию.

Что же касается подписки о сохранении секретов государственных, так матросики его, до самого последнего юнги, всё, что необходимо, уж помарали чернилами, кто грамотный и кто неграмотный. Не вовек же держать судно и команды в этих отдалённых землях? Сомнительно, что это как-то и в необходимой мере поспособствует сокрытию тайн.

На самом деле и если честно, стремилось Евгению Александровичу во Владивосток. К бытовой устроенности, в том числе наконец принять нормальную ванну по-домашнему, да и просто надеть своё, чёрт побери! А то…

Когда праведным азартом затевалась операция против «Кресси», всякие мелочные физические неудобства не замечались – накинул поданную кем-то тёплую форменную (чужую) тужурку, аккуратно натянул на перебинтованную голову деформированную, но заботливо высушенную в «котельном» фуражку, свою, кстати…

И в ночь! Крадясь узким заливом на тихом ходу, тревожась ожиданием схватки!

А затем по сигналу, в лучах прожекторов, горячкой ослепляющего боя… огонь в упор… на абордаж!

Сейчас же всё как к месту – не месту навалилось. И рана вдруг разболелась ноем и чёсом.

Только что лишь доктор успокоил: «Хорошо, голубчик, стало быть заживает».

Статский попервой пырхнул недовольством, дулся щеками, но в итоге быстро скис, натолкнувшись на решительный взгляд капитана 1-го ранга.

Оказалось, что и у камчадалов имелась оказия сбегать на Охотск. Так что всё вполне благополучно срослось, согласовавши с местными губернскими интересами.

Арестантов перевели с борта на борт в нелюдимой бухточке, коих тут предостаточно, и пароходик благополучно ушёл.

* * *

День медленной неотвратимостью набирал силу.

Судно оживало – звоном рынды, топотнёй, голосами, стуками.

Приняв командование вспомогательным крейсером, капитан 1-го ранга Трусов пребывал в недоумении ввиду столь безалаберного отношения прежней команды к судовым механизмам.

Впрочем, как говорится, в своём глазу бревна не видеть, в чужом соринку замечать… «Рюрик» тоже не блистал идеальностью машин. Однако, взявшись за дело, его «рюриковцы», прочистив трубки и прочую дымогарную требуху, в итоге сумели пустить в нормальную работу большую часть котлов Бельвиля, обещав крейсерского ходу до шестнадцати узлов. Даже на худом угле.

На шкафуте у британских трофейных пушек завозились матросы артдивизиона. Старший артиллерийский офицер просто не мог «пройти мимо», когда для ледокола снимали добычу с «Кресси» – чего ж добру пропадать в глухомани!

И поживился в свою очередь парой трёхдюймовок.

«Лена» обособленно стояла на рейде Петропавловска, свесив в сонном утреннем безветрии кормовой Андреевский флаг. Уже дважды туда-сюда сбегала к причалам шлюпка – квартирмейстеру забота справить то, что не успели в прошлую стоянку в порту.

Крейсер принимал снабжением дополнительные припасы – что под расписку на казённый кошт императорского флота, что за наличность с сохранённой чудом судовой кассы «Рюрика». И ещё всё необходимое, в том числе для личного обихода офицеров и матросов. Ведь «последний парад принимая», в чём были «по первому сроку» – в том и прыгали в воду с тонущего корабля.