Наталья Кирилловна. Царица-мачеха - Таисия Наполова

На этом и закончился их разговор, но Ульяна Ивановна не была уверена, что на именинах всё обойдётся добром. Царицу Наталью она тем не менее успокоила.

Он вошёл в застольную палату, опережая царя с царицей, рядом со своей мамкой Ульяной. Остановился возле праздничного стола, внимательно всё оглядел и требовательно спросил:

— А где чудо?

Не услышав ответа, приблизился к затейливому креслицу, украшенному драгоценными каменьями, заглянул на всякий случай в само креслице, стоявшее возле стола, в самом центре. Поднял глаза на отца и мать. Оглянулся снова на кресло, спросил:

— Это, что ли, чудо?

Собравшиеся в палате гости, особенно отец с матерью, с интересом наблюдали за царевичем.

— А чем не чудо? — задал вопрос дядька царевича Родион Матвеевич Стрешнев. — Вишь, какими каменьями играет!

— Да мне-то что проку в этих каменьях! — разочарованно, с досадой воскликнул мальчик.

— Ты о каком чуде изволишь спрашивать, Петруша? — с лаской в голосе осведомился второй дядька царевича, думный дворянин Тихон Никитич Стрешнев.

Царевич резко повернулся к нему и произнёс, даже не взглянув на него:

— Хоть ты мне и дядька, да я тебе не Петруша!

— Отныне стану величать тебя Петром Алексеевичем. Не изволь гневаться. Впредь так и буду называть.

— Премного обяжешь, — с достоинством ответил мальчик.

Он не замечал, что взрослые потихоньку посмеиваются над ним, не спуская с него любовных взглядов.

— Таков уж он у нас умник. Слово скажет — и хоть стой, хоть падай... — промолвила Ульяна Ивановна.

Царевич обернулся к ней:

— Вправду, что ли, бабушка Ульяна?

Раздался взрыв смеха.

Напряжение минуты разом спало. Чувствовалось, что всем хотелось повеселиться, попраздновать. Для этого и нарядились. Новый домашний кафтан царя был весь усыпан изумрудами. Всеми цветами радуги сияли каменья на летнике царицы. Даже платье старой боярыни Ульяны Ивановны было шито золотыми нитями и жемчугом. Праздник-то какой! Царь с ласковым восхищением смотрел на сына-царевича. Ради него он был готов одарить подарками всех гостей. Когда Петруша появился на свет, царь от ликования снял с себя дорогой перстень и подарил его бабке, принёсшей ему радостную весть о рождении сына.

В эту минуту стольники ввели пони. Невысокая лошадка с короткими толстыми ногами сразу привлекла всеобщее внимание. Белая, шелковистая, с серыми пятнами кожа отливала перламутром. Небольшая голова была укрыта богатой гривой. Длинный хвост достигал едва не до самого пола. Пони стоял смирно, словно детская игрушка, сшитая из материи.

Царевич Пётр изумлённо уставился на пони, потом фыркнул и рассмеялся, будто приветствовал его. Он понемногу приблизился к пони, понимая, что это и есть чудо, о котором он слышал.

Рядом с царевичем уже стоял Матвеев.

— Ну, лихой наездник, по нраву ли тебе это заморское чудо?

— Что спрашиваешь, коли и сам видишь!

— Может, подсадить тебя?

— Ништо... Я сам.

Он коснулся рукой длинной шелковистой гривы и, вскинув ручонки на спину пони, слегка подпрыгнул, и окружающие с изумлением увидели, что царевич уже сидит на лошадке.

— Может, и меня подвезёшь, Пётр Алексеевич? — спросил дядька Родион Стрешнев.

— Не... Буду ездить один.

Царевич слегка поддал ногами, но пони не двигался. Видимо, он был в шоке, приходил в себя от блеска дворца, сияния свечей и дорогих каменьев на незнакомых людях.

Между тем Петруша снова поддал ему ногами, и пони вдруг взял мягкий ход.

— Понял, значит, что царевича везёт, — произнесла Ульяна Ивановна, тревожившаяся за ребёнка больше, казалось, самих родителей, наблюдавших за сыном со спокойной гордостью.

Кто-то заметил:

— Лошадка-то скоро будет мала. Царевич-то как за зиму вымахал!

По бокам рядом с пони шли стольники, шествие замыкал Матвеев. Вид у него был радостный, словно он был отцом Петруши.

Тем временем пони остановился. Матвеев ласково коснулся рукой его крупа. И тут случилось неожиданное. Пони взмахнул хвостом, и Матвеева обдало брызгами мягкой пахучей струи. Он зло чертыхнулся. По рукаву и по поле блестящего, шитого на европейский вкус камзола шли срамные пятна. Кто-то прошептал: «Дурной знак», — но шёпот разнёсся на всю палату. Родители кинулись к царевичу. Стольники бережно ссаживали его с пони. Матвеев исчез: видимо, поспешил сменить испачканный камзол.

— Ну, покатался, и довольно, — говорил царь Алексей. Взяв сына за руку, он повёл его к столу.

Через несколько минут в палате было тихо, спокойно. Каждый занял своё место за столом. Разговаривали вполголоса, видно, находились под впечатлением случившегося «чуда». Пони, наделавший столько шума, не хотел уходить в конюшню: понравилось, значит, во дворце царском...

Заметно было тем не менее отсутствие за столом царевен и царевичей. Одни стали перешёптываться, другие сделали вид, что ничего не произошло. Наконец обеспокоенный царь повернулся к дворецкому, чтобы выразить ему недоумение отсутствием на празднике дочерей и сыновей.

Но вот они вошли — дружной семьёй, но в некотором смущении. Как они могли опоздать, ежели пришли точно в назначенный час?

— Все ли здоровы, Сонюшка? — спросил царь свою любимицу, провожая её ласковым взглядом.

— Все в добром здравии, батюшка, — ответила Софья, понимая, что отец ждёт от неё каких-то объяснений их опозданию, и не зная, что ему сказать на это.

Будучи человеком малонаблюдательным, к тому же занятый многими заботами, царь не заметил в своих детях ничего, что могло бы его обеспокоить, зато многие заметили кое-что, но не смели о том говорить.

В облике детей царя, рождённых Марией Милославской, была унылая печать отверженности. На царевен нельзя было смотреть без жалости: не то монашки в мирском платье, не то старые девы. Одна Софья ещё сохраняла свойственные ей живость и достоинство, да и она как-то сникла. Это была не прежняя Софья. И ещё царевич Иван держал себя так, словно в его жизни не случилось ничего особенного. Но хмур был царевич Фёдор, и лоб его прорезали ранние складки.

Что-то беспокойное шевельнулось в душе царя при виде опоздавших к празднику дочерей и сыновей, и он долго молчал за столом, догадываясь, что в этом опоздании не было их вины. Но чья? И, может быть, он впервые с тревогой подумал, что Наталья могла бы сердечнее относиться к ним. Но что он мог сделать? На этот вопрос он не знал ответа. Вскоре явился Матвеев в новом камзоле. Он был бледен от недавнего потрясения, но тем ярче выделялись при свете канделябров его рыжие волосы.

— Сергеич, садись-ка рядышком с Петрушей, ты пришёл в самый раз. Симеон сочинил вирши ради именин царевича.