Вечный странник, или Падение Константинополя - Льюис Уоллес

На северном берегу той же речки стоит крепость, известная как Белый замок. Это беспорядочная угловатая груда дикого камня с высокими зубцами наверху, а самой примечательной его приметой является высокий донжон, грязновато-белую поверхность которого видно издалека, хотя она вся покрыта пятнами больших и малых амбразур. Сознавая военное значение крепости, султан разместил в ней гарнизон. Кроме того, ему заблагорассудилось изменить ее название на Анадолухисары.

Кроваво-красный флаг, развевавшийся на донжоне замка в интересующий нас период, сильно пугал греков — до такой степени, что, проходя мимо Сладких Вод Азии, они жались к противоположному берегу Босфора, осеняя себя крестом и бормоча молитвы, зачастую совсем не благочестивого содержания. Сейчас на донжоне свил свое гнездо аист. Видом своим он отнюдь не так красноречив, как страж в чалме, который когда-то занимал его место.

Народное воображение помещало под старым замком темницы — говорилось, что в них томится множество христиан и христианок и никто еще не выходил оттуда живым.

Впрочем, индийскому князю не было никакого дела до этих рассказов и россказней. Турок он не боялся. Если бы весь азиатский берег, от Города мертвых у Принцевых островов до последней серой крепости, взиравшей на Симплегады, оказался расцвечен красными знаменами, он бы не изменил свой план ни на йоту. Ему довольно было того, что Лаэль предвкушала прогулку по славному Босфору и нуждалась в ней.

Соответственно, вскоре после полудня к его дому доставили два паланкина. Они представляли собой два высоких короба, закрепленных между шестами, и ничем не отличались от тех паланкинов, в которых сегодня передвигаются по городу константинопольские дамы, вот разве что украшены были побогаче. Внутри все было в шелке, кружевах и подушках, снаружи инкрустации из перламутра и дерева всевозможных оттенков напоминали современное папье-маше. Внутрь попадали через расположенную спереди дверцу. В дверце имелось окошко, еще два, поменьше, — по бокам, они позволяли сидевшим внутри дышать свежим воздухом и общаться друг с другом. Если дама не желала, чтобы ее видели, ей достаточно было задернуть занавески. Современный вкус счел бы убранство этих паланкинов излишне вычурным.

Вскоре паланкины уже стояли в доме, князь и Лаэль спустились по лестнице. На девушке был полугреческий наряд, очень пышный и весьма ей к лицу; золотую вышивку она дополнила браслетами и ожерельем из крупных жемчужин, чередовавшихся со столь же крупными золотыми бусинами. Голову ее украшала диадема, столь щедро усыпанная самоцветами, что в ярком свете казалось, будто кто-то непрерывно осыпает ее ливнем искр.

Они уселись в паланкины. Носильщики, по два на каждый, — крепкие мужчины, одетые в одинаковые просторные белые одежды, — подняли шесты на плечи. Сиама распахнул входную дверь, и по знаку князя процессия двинулась с места. Толпа, дожидавшаяся снаружи, встретила ее изумленным молчанием.

Чтобы не погрешить против истины, мы должны отметить, что внешность Нило притягивала взгляды простолюдинов ничуть не меньше, чем редкостные узоры на переносных экипажах. Он шествовал в десяти-двенадцати футах перед паланкином Лаэль — занимая почетное место, она в то же время постоянно находилась в поле зрения князя. На негре было полное облачение короля Каш-Куша. Волосы стояли торчком, разобранные на жесткие остроконечные пряди, их удерживал обруч из серебряных медалей; огромное серебряное кольцо свисало из носовой перегородки. Шею защищал кожаный воротник, щетинившийся рядами тигриных когтей и клыков. Алая накидка, достаточно просторная, чтобы объять королевское тело, была отброшена за могучие плечи. Торс, подобный отполированному черному дереву, был по пояс обнажен, а далее до колен ниспадала белая юбка. Голени и запястья украшали браслеты из слоновой кожи, а ремни тяжелых сандалий были расшиты раковинами улиток. В левой руке король держал круглый щит, обтянутый шкурой носорога с медными накладками, в правой — копье со снятым острием. Возвышаясь над толпой, которая безропотно перед ним расступалась, друг и союзник князя принимал заслуженное восхищение как должное.

— Охотник на тигров! — обратился один из горожан к соседу.

— Я бы назвал его королем охотников на тигров! — отозвался его друг.

— Только у индийского князя в свите может быть такой богатырь! — заметил кто-то еще.

— Какой богатырь! — с некоторым испугом ахнула женщина.

— Наверняка неверный, — ответили ей.

— Понимаю, что это не по-христиански, — добавил первый, — но хотел бы я посмотреть, как он выйдет против льва в Синегионе.

— Да, против того, по кличке Тамерлан, — у него двух пальцев не хватает.

Князь, бросив на толпу взгляд, полный плохо скрытого презрения, вздохнул и пробормотал:

— Если бы мне довелось сегодня встретиться с императором!

Эти слова вырвались у него из самого сердца.

Нам уже известно, какая мечта заманила его в Мекку, а потом привела в Константинополь. Все пролетевшие с тех пор годы она оставалась на втором плане, ибо на первом была его любовь к Лаэль. Но в последнее время мечта возродилась во всей своей прежней силе, и князь впервые начал всерьез задумываться об аудиенции у императора. Скорее всего, его бы удостоили этой чести в ответ на официальный запрос, однако он считал, что лучше пусть попросят тебя, чем попросишь ты, а при несметных своих богатствах он мог позволить себе заплатить за успех сколь угодно длинным отрезком времени. Оставшись один в кабинете, он непрерывно повторял:

— Не может быть, чтобы никто не обратил внимания на мои дорогостоящие причуды. Он услышит про меня, или мы где-то встретимся — и воспоследует приглашение! Вот тогда я предложу ему братство, и да поможет мне Бог! Но приглашение должно исходить от него. Терпение, о моя душа!

Причуды!

Это восклицание помогает понять, почему он так стремился произвести умопомрачительное впечатление, — к тому предназначались вышивка серебром на черной бархатной накидке, играющие на свету самоцветы в диадеме Лаэль, роскошная отделка паланкинов, варварское облачение Нило. Все они не были приметами его личного вкуса. В самоцветах он любил разве что ценность. А что касается Лаэль, ее он любил бы за одно только имя, а еще за ее честную, чистую еврейскую кровь. Станем же верить в это, пока не доказано обратное.

Нило, который к этому времени успел досконально изучить все городские кварталы, знал, что судно дожидается их у пристани рядом с Главными воротами Влахерна; чтобы туда добраться — а пристань находилась на северо-западной оконечности Золотого Рога, — нужно было обойти холм за резиденцией князя и двигаться по одной из улиц, расположенной параллельно стене. Туда негр и направил свои стопы, а за ним следовали носильщики с паланкинами и все растущая, но почтительная толпа любопытствующих горожан.

Вскоре после того, как они двинулись в путь, князь, наблюдавший сквозь переднее оконце, заметил, как некий мужчина подошел сбоку к паланкину Лаэль и начал заглядывать внутрь. Мысль оформилась у князя мгновенно.

— Он, этот негодник! Нагоняйте! — крикнул он своим носильщикам.