Тень, ключ и мятное печенье - Алексей Котейко

Ла-Киш повернулся от окна так резко, что часть кофе расплескалась из его чашки по полу. Клерк инстинктивно вжался в стул, но тут же смущённо выпрямился.

– Порвать платье. Это было дня за три до гибели Эвелины. Мы были на Тюремной Горке, недалеко от того места, где сейчас строят подземную железную дорогу. День выдался сырой, моросил мелкий дождик, и мы оба были в длинных плащах, хотя всё равно промёрзли. Там рядом со стройкой есть несколько домов, которые расселили и будут сносить в следующем году, когда линия пойдёт дальше. Мы зашли в один из них, и всё началось как обычно, а потом она потребовала, чтобы я порвал её платье. Как будто насилую её.

– И как, порвали?

– Порвал, – признался клерк. – Она так вошла в образ жертвы, что расцарапала мне грудь. Ваши констебли, кстати, записали эти царапины как подозрительные, когда меня осматривали после задержания, – Тропс распахнул сюртук, подтянул сорочку и продемонстрировал тощую впалую грудь, которую пересекали многочисленные, уже поджившие, царапины. – Мне было жаль платье, она его только недавно получила от портнихи, но когда тебя дерёт дикая лесная кошка, поневоле разъяришься, – извиняющимся тоном закончил арестант.

– А откуда вы знаете, что это платье мадемуазель Санду недавно получила от портнихи? – словно мимоходом уточнил Ла-Киш.

– Она сама мне сказала. Это платье она получила накануне, и надела тогда же на нашу встречу. После свидания, перед тем, как мы расстались, Эвелина рассмеялась, и сказала, что платье ей не очень-то идёт, и она намерена заказать новое, вот только придумает, куда девать это. А на следующий день – придумала.

– Сильно порвали? – спросил Шандор. Тропс растерянно заморгал:

– В лоскуты. Если бы не плащи, я даже не знаю, как бы она добиралась домой нагишом.

– Мадемуазель, как я понимаю, осталась довольна? – уточнил сыщик. Клерк кивнул.

– Вы курите? – вдруг спросил Ла-Киш у арестанта. Тот удивлённо открыл рот, закрыл, снова открыл, облизнул пересохшие губы и выдал:

– Да. Только уже неделю не курил. В «тёмной» ведь даже попросить не у кого.

– Всё, что вы сейчас рассказали – строго между нами. Это понятно?

– Конечно.

– Никому и ни под каким видом вы не должны сообщать ничего из этих сведений.

– Как скажете, господин сюретер.

– В том числе ни другим сюретерам, ни любым прочим сотрудникам Канцелярии, ни даже самому советнику Санду.

На губах Тропса мелькнула невесёлая улыбка и тут же погасла. Он снова кивнул:

– Я всё понял.

– Замечательно. Сейчас вы вернётесь в камеру.

Клерк вздрогнул, будто его ударили.

– Не в «тёмную», – уточнил Ла-Киш. – В обычную одиночную камеру. Когда констебль принесёт вам обед, можете попросить его привезти из вашего дома книги, если хотите. Через него же можете заказать табак, кофе, чай, сладости, газеты – констебль купит и принесёт. Покупки, разумеется, за ваш счёт.

– У меня с собой нет денег, – робко уточнил Тропс.

– Дадите расписку при выходе и выплатите по освобождению. Вы должны понять главное: в настоящее время вы уже не обвиняемый.

Клерк снова вздрогнул и подался вперёд на стуле, голубые глаза засветились надеждой.

– Вы ценный свидетель по очень важному делу. Но как ценный свидетель вы, возможно, являетесь теперь предметом охоты настоящих преступников. Которые попытаются избавиться от вас.

Тропс мелко задрожал.

– Поэтому для вашей же безопасности вы останетесь в Канцелярии, пока следствие не будет завершено.

– А как же… Как же моя работа? Моя репутация? – в отчаянии клерк схватился за голову. – Меня же уже наверняка уволили из офиса, карьере конец…

– По выходу от нас вы получите официальную бумагу о том, что были привлечены к расследованию как главный свидетель и оказали неоценимую помощь следствию. И я лично навещу вашего работодателя, чтобы не возникло никаких недоразумений, – пообещал Ла-Киш.

Бедняга Тропс только открывал и закрывал рот, будто выброшенная на берег рыба. Не дожидаясь благодарностей, сюретер рявкнул:

– Конвой!

Дверь открылась, в кабинет вошли констебли и секретарь.

– В одиночную, закрытый режим, под личный присмотр Готье. Найдите его сейчас же, пусть он зайдёт ко мне, я сам дам указания относительно этого господина. Наручники можно не надевать.

Тропс, услышав, как его назвали «господином», а не «арестантом», едва не разрыдался. Констебли вывели клерка из кабинета, секретарь отправился разыскивать Готье.

– Вы действительно навестите его работодателя? – с любопытством поинтересовался Шандор.

– Навещу, – хмуро отозвался Ла-Киш.

– Не знал, что в Канцелярии так щепетильно подходят к вопросам восстановления справедливости, – заметил сыщик. Сюретер покосился на него, подумал немного, потом сказал:

– Вы ещё много чего не знаете, дорогой Лайош. Но этот конкретный вопрос касается не Канцелярии, а лично меня. Я тоже хочу сохранить своё имя честным, и если я допустил ошибку – я намерен её исправить. А потом, господин Тропс действительно оказал следствию огромную помощь, подтвердив вашу версию с ателье.

– Косвенно, – уточнил Шандор.

– Пусть даже косвенно. Зато вам не придётся изображать брата погибшего шофёра – теперь у меня есть вполне резонный повод побеседовать с супругой советника Фушара о заказанном ею платье.

Глава 16. Две гвоздики

Особняк советника Фушара – старейшего из действующих городских советников и, несмотря на возраст, всё ещё не собиравшегося заканчивать свою политическую карьеру – представлял собой элегантное строение из красного кирпича и белого камня. Центральная часть дома имела три этажа, с колоннами по фасаду, обрамлявшими главный вход, и широким парадным крыльцом, перед которым могли одновременно высаживать своих пассажиров сразу три кэба. Позади основной части здания возвышалась собственная астрономическая башенка (советник был страстным астрономом-любителем), а слева и справа – боковые двухэтажные крылья, на уровне второго этажа соединённые с центром дома широкими террасами.

Одинокая фигура в потрёпанном и залатанном пальто и кепке-восьмиклинке, в круглых чёрных очках и с укутанной шарфом нижней половиной лица, остановилась у боковой калитки сада, нажала кнопку звонка и принялась терпеливо ждать. В руках фигура держала две изрядно помятые и успевшие подвять гвоздики.

Ла-Киш сразу после того, как отдал распоряжения Готье, принялся звонить в дом Фушара. Сюретер набирал номер с воодушевлением – но, когда вешал трубку, был уже мрачнее тучи. Как объяснил ему дворецкий, после случая с шофёром у госпожи советницы оказались совершенно расшатаны нервы, и врачи порекомендовали ей путешествие.