Чао, Вьетнам - Эльдар Саттаров

Легендарная победа в Дьенбьенфу окончательно подорвала моральное здоровье Четвертой республики. После военного поражения и капитуляции во Вьетнаме очередной премьер-министр Пьер Мендес-Франс подписал Женевские соглашения с ДРВ, в которых наконец был признан национальный суверенитет последней. Правда, в Южном Вьетнаме временно сохранилось марионеточное государство Бао Дая, входившее в Индокитайскую Федерацию Французского Союза.

Сама же Четвертая республика начала трещать по швам. Упреждая события, она по своей инициативе начала готовиться к передаче контроля над суверенитетом элитам Туниса и Марокко, повсюду отыскивая «почетные политические решения», во имя спасения лица и чести Франции. Казалось, мы нанесли Республике смертельный удар, от которого ей уже было не оправиться. Справа взбунтовались лавочники и мелкие предприниматели, оформившие свое недовольство в пужадистское движение[55]. Слева начал выходить многотиражный журнал «Экспресс», сразу же добившийся внушительных масштабов влияния. На его страницах такие почтенные интеллектуалы, как Сартр, Камю и Мориак, каждую неделю подвергали самой едкой критике свое правительство, не оставляя камня на камне от его экономических, законотворческих и внешнеполитических инициатив. Давал журнал высказаться и своим оппонентам вроде молодого пужадиста Жан-Мари Ле Пена, вернувшегося после позорной капитуляции из Индокитая в чине младшего лейтенанта и заявившего на тех же страницах, что «Францией правят педерасты – Сартр, Камю и Мориак».

Но больше всех в борьбе против собственной Республики преуспел знакомый нам генерал Салан по прозвищу Мандарин, занимавший тогда пост главнокомандующего вооруженными силами в Алжире. Сговорившись с тремя генералами, разделявшими ультраправые взгляды, он захватил Корсику, высадив там своих верных десантников, после чего недвусмысленно проинформировал парижское правительство: «Как только над всей Францией будет безоблачное небо, я готов подвергнуть столицу атаке с воздуха, если контроль над национальным суверенитетом не будет немедленно передан генералу де Голлю». Напуганное решительностью правых генералов правительство, считая де Голля меньшим злом, взмолилось о его согласии. Де Голль, дожидавшийся этого момента двенадцать долгих лет, нисколько, однако, не сомневаясь в том, что он наступит, позволил себя поуговаривать и в конце концов важно кивнул головой. Но у него были заготовлены свои условия.

– Предавшая меня Четвертая республика будет упразднена и предана забвению. Я хочу, чтобы была учреждена Пятая республика, основанная на сильной президентской власти, если нужно – как в данный момент – исключительной. Президент в свою очередь будет опираться только на свой народ, который может прямо изъявлять свою волю через референдумы и плебисциты. Предлагаю вынести этот вопрос на всенародное голосование.

Министры с готовностью закивали, а французский народ с энтузиазмом проголосовал за принятие новой конституции. Массы зашевелились. Законодатели вновь уселись за работу. Хорошо зная, кому он обязан возвращением к власти, де Голль торжественно дал Мандарину сотоварищи слово чести, что Алжир останется за Францией, а собственность алжирских французов, нажитая непосильным, честным трудом, нетронутой. Все на тот момент были довольны.

У нас же в Сайгоне премьер-министр Нго Динь Дьем подсидел Бао Дая и в удобную минуту сбросил его с императорского трона. Он учредил Вьетнамскую Республику. В тылу этого марионеточного образования мы продолжали наш неутомимый труд, прокладывая выходы на будущую Тропу Хошимина[56], обустраивая зону нашей ответственности всем необходимым для предстоящих боевых действий. Мы еще не догадывались о том, что созданная нами инфраструктурная сеть послужит войне против куда более могущественного и жестокого врага, хотя мы и знали о том, что в Сайгон уже прибывают пачками целые толпы военных советников из США. Но к нам поступил личный приказ дядюшки Хо – перейти к мирным политическим действиям и отойти от вооруженной борьбы. Началась массовая репатриация офицерского состава в Северный Вьетнам, на освобожденные территории ДРВ.

Уже в чине лейтенанта, в один из солнечных дней лета пятьдесят пятого, я бодро отправился по Тропе Хошимина на Север – в Ханойскую школу революционных офицеров, по направлению комбата Чана.

25

В школе офицеров каждому студенту было подобрано мирное призвание в народном хозяйстве, потому что молодая республика вступала в период мирного строительства. Мне предназначалось стать налоговым инспектором, и, как и другим, мне уже во время учебы платили полную заработную плату, соответствующую реальным ставкам налоговых инспекторов, уже трудившихся на благо страны. Это было радостное, созидательное время для всех нас. Как можно было не радоваться наступившему миру, когда ты пережил ужасы войны? По выходным мы с другими студентами путешествовали по Тонкину, посещая места боевой славы и культурно-исторические достопримечательности. Мы могли за полночь засидеться за чаем, обсуждая животрепещущие философские вопросы, или просто дурачась, или же мечтая о великом и светлом будущем.

Летом пятьдесят шестого в составе группы из семи офицеров налоговой инспекции меня направили на практику. Мы выехали в деревушку Фу Лок в окрестностях города Хайзыонг в одноименной провинции. Разместившись в одном из сельских домов, мы приступили к исполнению обязанностей. В пять утра я в форме налогового инспектора выходил с напарником на одну из трех тропинок, ведущих из Фу Лока, расположенного на островке посреди реки Тхайбинь. Здесь мы останавливали крестьян, которые шли с бидонами, подвешенными на коромысла, и собирали с них налог. Сложив деньги в переносную кассу-саквояж, мы выдавали торговцам квитанции из отрывной книжки. Бидоны были полны рисового самогона рыу-дэ – практически вся эта деревня жила с самогоноварения, ничем другим здесь особо не занимались. Налог на торговлю составлял целых пятьдесят процентов! Конечно, местные быстро сориентировались и начали проносить товар по труднодоступному бездорожью, среди отвесных скал. Гоняться за ними, рискуя жизнью, как-то не хотелось, и мы с напарником смотрели на это сквозь пальцы. Однажды утром, когда мы в очередной раз сменили участок и дежурили на узкой тропинке, змеившейся между двух гладких скал, мой напарник, понизив голос, предупредил меня, что мы должны вести себя осторожно, потому что среди крестьян работает внедренная группа особистов.

Дело в том, что в тот год товарищ Чыонг Тинь, генеральный секретарь политбюро ЦК партии, объявил о начале реализации программы земельной реформы. Целями были раскулачивание помещиков, национализация и раздача земли крестьянам, коллективизация сельского хозяйства. Когда программа была представлена политбюро, генерал Зиап возмутился. «Эта программа неприменима к вьетнамскому народу!» – заявил он, но Хошимин в то время ценил Чыонг Тиня и прислушивался к нему. Вождь считал Зиапа менее сведущим в деле мирного строительства, чем в ведении войны. Зиап отошел на второй план, и эта борьба за влияние на вождя между Зиапом и Чыонг Тинем уже тогда начала постепенно перерастать в борьбу между просоветской фракцией Зиапа и прокитайской Чыонг Тиня.