Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь - Сара Дюнан

– Как с делами?

– Дела идут хорошо. Постоялый двор на улице Святого Ангела приносит большой доход, хоть мы и держим скромные цены. С каждым годом прибывает все больше паломников, и скоро на ступенях церквей уже не смогут разместиться все те, у кого нет денег на ночлег. К началу следующего столетия в городе будет яблоку негде упасть. Меня волнует лишь война. Ты о ней пришел поговорить?

– Отчасти. Папа сказал…

– Что если начнется заварушка, я должна отправиться в замок Святого Ангела.

Чезаре улыбнулся.

– Да.

– Я никуда не хочу. Я строила все это не для того, чтобы банда грязных французских солдат испоганила мои простыни и опустошила погреба.

– Посмотрим. Если до этого дойдет, я приеду и сам заберу тебя отсюда.

– Они уже в Милане?

– Да. На очереди Флоренция.

– Хм. Правда ли, что внучка старого короля Ферранте бросилась в ноги королю Франции, умоляя вернуть ее мужу трон?

– Да.

Правда и то, что охрана сразу же оттащила ее, и крики несчастной еще долго отдавались эхом в длинных коридорах замка Павии.

– Бедный ребенок. Ее дядя всегда плохо обращался с ней и ее мужем.

– Людовико следовало уже давно убить их.

– Чезаре! Что за вещи ты говоришь! Мальчик – законный герцог.

– Тем более. Людовико никогда не будет в безопасности, пока тот жив. Одно его существование может спровоцировать мятежи.

Она тряхнула головой. Ах, эта молодежь и ее амбиции!.. Чезаре бросил взгляд на Микелетто в другом конце комнаты. Тот слушал и одновременно не слышал. Они уже как-то говорили об этом его необычном таланте.

– Микелетто, – окликнула его Ваноцца, – думаю, здесь мы в безопасности. В еде нет яда, а за шторами не притаился убийца. Может, ты окажешь любезность и оставишь нас? Я бы хотела провести хоть немного времени со своим сыном наедине.

Когда он нехотя покинул комнату, она сказала:

– Каждый раз я пытаюсь заставить себя симпатизировать ему, но тщетно.

– Тебе и не нужно симпатизировать ему, мама. Он здесь, чтобы защищать меня.

– Возможно, ему стоит научиться делать это с улыбкой на лице.

– Ах, поверь, тебе не понравится его улыбка.

– Ладно, это твои дела. Я разбираюсь только в винах и постоялых дворах. Что ж, если ты пришел не из-за войны, значит, из-за любви.

– Ты мудрая женщина, – улыбнулся Чезаре.

– Я старая женщина. Чему, в общем-то, рада. Кто она?

– Нет, дело не во мне. Папа…

– Твой отец? И девчонка Фарнезе? Они с Лукрецией еще в Пезаро, как я понимаю, и он тоскует по тому, чего не может получить.

– Не совсем так.

Ваноцца выслушала его рассказ с легкой полуулыбкой на лице.

– Бедный Родриго, – сказала она наконец. – Похоже, он тоже стареет. Странно. Говорят, женщины ревнивы, но я в своей жизни чаще видела ревность мужскую. Не волнуйся. Это пройдет. Она вернется, и он будет обожать ее пуще прежнего. Хотя… возможно, теперь он устанет от нее быстрее, она сама дала ему повод.

– А ты когда-нибудь чувствовала нечто подобное, мама?

– Что? Ревность? – Она пожала плечами. – Если и чувствовала, я уже этого не помню.

«Сейчас или никогда, – подумал Чезаре. – Надо спросить ее. Лучшего случая не представится».

– А как насчет Джулиано делла Ровере?

– Что?

– Джулиано делла Ровере. Папа кое-что рассказал мне…

– И что же он рассказал?

Чезаре пожал плечами.

– Бросил пару намеков, так что, по сути, ничего.

– Тогда будем считать, что в самом деле ничего.

Ваноцца потянулась к тарелкам – это всегда означало, что она хочет закончить разговор. Он перехватил ее руку.

– Это не пустяки, мама. Ты знаешь, что он рвет и мечет – сейчас хуже, чем прежде. Он ненавидит всех Борджиа, как будто наша семья уже уничтожила его родственников. Какая-то бессмыслица… Если только… – Чезаро умолк.

– Ах, пресвятая Богородица, порой я поражаюсь, как наш дорогой Господь во всем этом разбирается! Всепрощение, кротость, бедность, подставить другую щеку… ни одной из этих добродетелей я никогда не встречала у кардиналов. – Она вздохнула, словно ей было тяжело пробуждать в себе давние воспоминания. – Ну, хорошо. Не было ничего такого, что дало бы повод для гнева. Некогда он проявлял благосклонность ко мне, да, но и ко многим другим тоже. К тому же нрав у него непростой. Просто ужасный. Женщины ходят при нем на цыпочках. А потом я встретила твоего отца. И он…. – ее лицо озарилось улыбкой, – он сделал меня счастливой. Никакого хождения на цыпочках. Я могла быть сама собой, не притворяться. Поэтому я оставила Джулиано и вскоре забеременела тобой. А Джулиано… что ж, ему это не понравилось. Я и не знала, что он до сих пор точит зуб. – Ваноцца покачала головой. – Отныне не будем возвращаться к этой теме. Или мое вино превратится в уксус, ты понял? – резко бросила она. – Впрочем, теперь можешь сказать отцу, что я подготовлюсь к отъезду. Пусть только не селит меня рядом со своей коварной Фарнезе. И, опережая твой вопрос, скажу: я не завидую. Разве только ее волосам.

* * *

Теперь события развивались стремительно и тут же одно за другим входили в историю. Недалеко от Милана в замке Павии коридоры вновь наполнились всхлипами и стонами молодой герцогини. Муж ее слег с неожиданной болезнью. Всю ночь она провела у его постели, а к утру он умер. Казалось, причиной смерти стало плохое пищеварение. Когда прибыли доктора и дали ей снотворного, она все еще кричала, что мужа отравили и в замке произошло кровавое убийство.

– Мой племянник всегда отличался слабым здоровьем, – сказал Людовико. Теперь уж титул герцога Милана от него никуда не денется. – Возблагодарим Бога, что он отмучился.

В Риме Чезаре воспринял эту новость с мрачным удовлетворением.

Когда враг уже практически стоял у ворот, семья Фарнезе больше не могла уклоняться от поездки. Джулия и верная Адриана душевно со всеми попрощались и отбыли в Рим в сопровождении небольшого отряда. Они выбрали не самое удачное время. До дома оставался всего день пути, когда дорогу им преградила группа французских дворян, двигавшихся на юг на разведку. Открыв дверь кареты и увидев миловидное лицо в обрамлении прекрасных золотистых волос, они сразу поняли, что наткнулись на золотую жилу.

Едва Александр получил сообщение, он побледнел, а потом пошел пятнами. Ему повезло: хотя французов считали кутилами и распутниками, этим было не чуждо благородство. Мало того, что женщинам гарантировали полную безопасность, но и за разумную сумму в три тысячи дукатов согласились доставить их в целости и сохранности к самым городским воротам, где и передать личным гвардейцам папы.