Лунный Тигр - Пенелопа Лайвли

Классная комната переоборудована в танцевальную студию: диван и стулья отодвинуты к стенам, ковер скатан, на стареньком, крытом сукном столике — граммофон.

От Гордона пахнет мужчиной. Прижимаясь грудью к его рубашке, щекоча пушистыми волосами его щеку, она ощущает этот крепкий мужской запах, почти незнакомый, словно и не Гордон это, а кто-то другой. Ощущение очень приятное, и в ней поднимается новое, совсем незнакомое, необычное чувство.

«Медленно, быстро, быстро, медленно… другую ногу, дуралей… давай все снова».

В Кембридже сейчас все увлеклись рэгтаймом, говорит Гордон. Но это же скучно. И чарльстон не лучше. Что скакать как дурачки? Нет уж, единственная стоящая вещь — это медленный фокстрот. И еще квикстеп. Главное — это выглядеть лучше всех и танцевать так, чтобы все другие отошли в сторонку и предоставили зал им. Этого они и хотят добиться — у Моулсвортов, на следующей неделе.

«Когда я сожму твою спину крепче, пойдем назад. Ну, начали…»

Теплая, твердая рука Гордона обнимает ее поясницу, и они идут, мастерски покачиваясь, бедро к бедру. Медленно, быстро, быстро, медленно. «Оч-чень хорошо, — говорит Гордон, — оч-чень стильно… ну-ка, давай еще раз». Медленно, быстро, быстро, медленно. Через всю комнату, снова и снова, с каждым разом все лучше, двигаясь, как одно тело. Секундная отлучка к граммофону, когда заканчивается пластинка… и снова тело к телу, бедро к бедру… о господи!.. Давай, не будем останавливаться, у нас получается все лучше и лучше, давай никогда не останавливаться…

И они не останавливаются. Сумерки заполняют комнату, они прерываются только для того, чтобы сменить пластинку или завести граммофон, не говоря ни слова. Блаженство, думает Клаудия… Господи, что за блаженство!.. Она наслаждается этим необычным ощущением, этим восторгом… Она никогда не испытывала этого прежде. Что это?

Они наконец останавливаются возле окна, в прохладных синеватых сумерках, и смотрят друг на друга. Их лица так близко, они почти соприкасаются. И они соприкасаются — его рот с ее ртом, его язык между ее губами. Игла граммофона попадает в ложбинку, и одна и та же нота, заикаясь, звучит снова и снова,

«И еще кое-что, — говорит мама. — В четверг у Моулсвортов ты танцевала только с Гордоном. Миссис Моулсворт сказала, что дело не в том, что тебе не хватало партнеров, она сказала, что Николас приглашал тебя по крайней мере дважды, и еще Роджер Стронг. Это так невежливо. И Гордон, похоже, ни разу не пригласил Синтию Моулсворт. Вы уже слишком взрослые, чтобы так себя вести».

Она лежит в траве на берегу реки, совершенно обнаженная. Тень от ветвей ивы украшает ее тело затейливым узором. Гордон поднимается из воды, вылезает на берег и садится рядом с ней. Бедра у него испачканы в глине, волосы прилипли к голове. Спустя минуту он берет свой пиджак, достает из кармана ручку. Он обводит тень листьев на ее животе, руках, ногах, груди; вот она уже вся в синих чернильных разводах.

— И как, спрашивается, я должна это смывать? — говорит она

— Не будь такой прозаичной, — отвечает Гордон. — Это же искусство. Я превращаю тебя в objet trouve…[100]Ну-ка перевернись.

Она переворачивается на живот и смеется, перо ползает по ее спине, как насекомое.

«Что-то вы сегодня оба такие молчаливые, — говорит мама. — Гордон, передай мне джем, пожалуйста. Да, Клаудия, милая, я думаю, что то платье, которое ты надевала вчера вечером, для здешних мест не совсем годится. Надевай его в городе, если это так необходимо, но для деревни это явно не то. Люди ведь смотрят».

«Хорошая подача, — говорит Гордон. — Сорок — ноль». Когда они проходят рядом, он шепчет: «Теперь залупи ей слева».

Они побили всех. Остальные участники турнира с неудовольствием на них поглядывают, сидя меж розовых кустов. Клаудия медленно идет к задней линии корта, любуясь своими загорелыми ногами. Затем она поворачивается и несколько мгновений медлит с подачей, наслаждаясь стоящим к ней спиной Гордоном, его фигурой, тем, как лежат на воротнике его волосы.

«Дети на несколько дней уехали в Париж, — говорит мама. — Вообще-то, я думаю, что Клаудия еще недостаточно взрослая для такой поездки, но Гордон за ней присмотрит».

— Это перно,[101]— говорит Гордон. — Тебе непременно понравится, когда ты привыкнешь. Нельзя прийти сюда и не попробовать перно.

Они поднимаются, и она осознает, что плывет, не идет, а плывет вниз по улице, держась за его руку.

— Нам надо приходить сюда чаще, — говорит она.

— Конечно, — отвечает Гордон. — Все цивилизованные люди проводят во Франции уйму времени.

У него день рождения, ему исполнилось двадцать.

«Клаудия собралась в Оксфорд, — говорит мама. — Конечно, сейчас это не редкость, она ведь из тех девушек, которые сами выбирают свою дорогу».

Лето. Два лета, возможно, и еще зима. Время стерлось из памяти или, может, не стерлось, но съежилось до размеров бусины в ожерелье времени, одного из тех моментов, когда мы делали то или это, говорили одно или другое, были там или здесь. Когда мы вместе были дома, танцевали в классной комнате, поглощенные друг другом, а мама в это время напевала себе под нос, как она это обычно делала, занимаясь цветами. Или в комнате Гордона в Кембридже. Или в театре в Лондоне. Или когда бродили по окрестностям Дорсета, высокомерно скучая. Меня не удивляло, что люди смотрели на нас с неодобрением. Год, ну, может, два… А потом нам обоим стало не хватать друг друга, мы начали смотреть по сторонам, обратили внимание на презренную чернь. То время прошло, но навсегда определило наши отношения друг с другом. Другие люди по-прежнему оставались в стороне. Большинство из них никогда об этом не узнали, только Сильвия, глупая Сильвия ощутила мимолетно, но так и не поняла что. Позже, значительно позже.

В воскресенье на обед жареный цыпленок, хлебный соус, рулетики с грудинкой, гарниры… Мама доблестно все приготовила сама, изредка бормоча самоуничижительные комментарии. После дезертирства последней из деревенских помощниц бесстрашная мама научилась готовить сама. Клаудия подарила ей на Рождество книгу Элизабет Дэвид «Французская провинциальная кулинария», принятую вежливо, но без энтузиазма. Ни coq au vin,[102]ни quiche lorraine[103]так и не появились на обеденном столе в Стэрминстер Ньютон.

«Это великолепно, миссис Хэмптон, — выдыхает образцовая невестка Сильвия. — Так вкусно! По-моему, вы просто молодец».

Мама сидит во главе стола, справа от нее Сильвия, напротив Сильвии — Клаудия, на дальнем конце стола — Гордон. Мама и Сильвия обсуждают хлебный соус, мясников и, уже приглушенным голосом, захватывающие подробности того, как протекает первая беременность Сильвии.