Грезы об Эдеме. В поисках доброго волшебника - Джеймс Холлис

Конкретизация образа в историческом процессе или в нашем желании зафиксировать его смысл в приемлемой для Эго форме приводит к известному оксюморону, который называется «смерть Бога». Как может умереть бог, который по определению бессмертен? На самом деле бог не умирает, а исчезает энергия образа, который когда-то воплощал это Таинство. Когда энергия исчезает, остается лишь идолопоклонство по отношению к образу. После распятия последователи Христа увидели, что его могила пуста. Телесная форма, в которой раньше воплощалась его энергия, уже отсутствовала; теперь она активизировалась в их архетипическом сближении с Таинством. Фундаментализм и буквализм в конечном счете ведут к отрицанию души. Когда энергия души утекает в другое место, остаются лишь произведения искусства, реликвии, могилы. В конце концов, образ — это лишь оболочка, в которой когда-то оживало Таинство. Поклонение оболочке лишено смысла; именно из-за конкретизации исторически насыщенных образов многие из нас теперь лишены возможности соприкосновения с Таинством.

Значит, чрезвычайно важно проследить движение души: как оно появляется, уходит вглубь и возникает в новом образе. Цепляться за старый образ, когда божественное существует всюду, в конечном счете, не слишком религиозно, да и не слишком умно. Этот грех совершает не только официальная религия, но и современная психология. Эрнст Беккер писал:

Все, чего достигла современная психология, так это того, что она сделала внутреннюю жизнь предметом научного исследования, а сделав это, разрушила идею души. Однако именно душа когда-то связала внутреннюю жизнь человека с трансцендентной схемой космического героизма[82].

Замечание Беккера подводит нас к осознанию того, что, конкретизируя Таинство, мы принижаем его и самих себя. Наши боги съеживаются, так как мы оказались слишком маленькими. Чтобы воссоздать правильное отношение к богам, нам следует признать их автономию и понять, можем ли мы отслеживать их герменевтические изменения. Юнг отмечал, что, покинув Олимп, боги попали в наш кишечник, и результатом их отвержения становятся наша социопатия и душевные болезни:

Мы думаем, что можем поздравить себя с тем, что уже достигли такой высокой степени ясности, вообразив, что оставили всех этих призрачных богов далеко позади. Однако позади нас остались лишь вербальные выражения, а не психические факты, свидетельствующие о рождении богов. Мы по-прежнему находимся в их власти в той же мере, в какой они до сих пор находятся на Олимпе. Сегодня они называются фобиями, навязчивыми состояниями и т. д., то есть невротическими симптомами. Боги превратились в болезни; Зевс теперь правит не Олимпом, а солнечным сплетением, вызывая поразительные заболевания, о которых можно узнать в кабинете врача, или же нарушения работы мозга у политиков и журналистов, которые невольно распространяют эпидемии психических расстройств на весь мир[83].

Юнгианская психология сохраняет ощущение трепетного благоговения перед Таинством и вместе с тем стремится к такой практической деятельности, которая позволяет следовать воле богов и сохранять связь с глубочайшими таинствами Другого. Этот Другой одухотворяет природу и создает наши сновидения, то есть содержание, которое мы никогда не сможем полностью постичь и вместить в себя. Иначе Другой просто не был бы настоящим Другим, не был бы настоящим Таинством.

Трагедия западного мира заключается в том, что боги ушли в потусторонний мир. Мы все это знаем, но все-таки боимся сказать об этом. Поэтому мы пытаемся еще раз наполнить энергией старые образы, а значит, еще больше удалиться от Таинства. Мы отчаянно ищем богов или, стремясь унять боль, вызванную их потерей, спасаемся бегством, страдая фобиями и пагубными пристрастиями, а также попадая в зависимость от других людей. Мы ищем спасения в образе Доброго Волшебника. Вместе с тем, по иронии судьбы, наша жизнь всегда устроена так, что мы уклоняемся от встречи с Другим, либо избегая близких отношений, либо пренебрегая возможностью осознания. В. X. Оден заметил:

Мы скорее погибнем, чем изменимся.

Мы скорее умрем от страха,

Чем позволим распять себя на кресте повседневности

И позволим умереть нашим иллюзиям[84].

Почему? Как гласит одно из положений программы «Двенадцать шагов»: «То, чему мы сопротивляемся, следует преодолеть». Несомненно, причиной является наш вездесущий страх, который ограничивает нас и заставляет навязчиво воспроизводить прежние способы мышления и действия. «Дух зла, — пишет Юнг, — это страх и отрицание, это враг, который противостоит жизни в ее борьбе за вечное продолжение»[85]. Только экзистенциальное мужество может позволить нам понять себя, повысить свою значительность в отношении к безмерной вселенной.

Хватит ли у нас отваги, чтобы совершить свое странствие? Сможем ли мы прорваться через воображаемые рамки своего окультуривания и своих комплексов? Эти вопросы обескураживают нас, и ответы на них определяют наше психическое здоровье. Вот что говорит об этом Юнг в автобиографии:

Я часто видел, как люди становились невротиками, если они довольствовались неадекватными или неправильными ответами на вопросы, которые ставила им сама жизнь. Они стремились к успеху, браку, достижению социального положения, славе, но при этом оставались несчастными и страдали неврозами, даже достигнув поставленной перед собой цели. Такие люди страдают какой-то духовной узостью, их жизнь обычно бедна содержанием и лишена смысла. Если они находят путь к духовному развитию и самовыражению, их невроз, как правило, исчезает. Поэтому я всегда придавал столько значения самой идее развития личности[86].

Честно говоря, большинство из нас осознают, что мы страдаем духовной узостью. В таком случае нам следует задаться некоторыми вопросами, чтобы лучше понять свое положение:

1. Если главная задача первой половины жизни заключается в том, чтобы создать крепкую эго-идентичность, покинуть Маму и Папу, вступить в мир, в котором и нужно работать и формировать отношения с окружающими, то в чем же тогда состоит задача второй половины жизни? В чем, по сути, заключается: наше подлинное призвание? Если в течение первой половины жизни следует получить ответ на вопрос, чего от нас хочет мир, то, наверно, во второй половине жизни нужно ответить на вопрос, чего хочет наша душа?

2. Какая часть непрожитой нами жизни преследует нас, довлеет над нами, осуждает нас? Этот вопроса все мы знаем, но ежедневно уклоняемся от ответа на него. Мы пребываем в ожидании, словно кто-то другой знает ответ и готов нам его предложить. Но ни один человек не знает, что именно действительно нам нужно: ни священники, ни родители, ни спутники, ни терапевты, но нечто у нас внутри точно знает и через наши симптомы выражает свой страх, который проявляется в нашем равнодушии.

3. На какой стадии своего развития мы затормозились? Какие страхи довлеют над нами? Не являются ли они отличительными чертами детства, воспоминаниями о полученных травмах, об ощущении эмоциональной опустошенности или подавленности? Не существует ли у нас тайного согласия с этими страхами, которое до сих пор заставляет нас вести себя по-детски?