О стыде. Умереть, но не сказать - Борис Цирюльник

Когда Ариэль вновь обрела отца и школу, в которой она делала успехи, ее внутренняя жизнь возродилась. «Любопытно, что уже на первом уроке мне показалось, что я начала понимать… Может, это была не я?»[197]Почти сразу же Ариэль стала первой ученицей в классе.

Многие дети пережили подобный опыт. Будучи хорошими учениками (когда они чувствовали себя защищенными), они словно замерзали, если считали, что их отвергли. Даже если насилие в их отношении было неочевидным, оно обладало мощной разрушительной силой. Взрослый мог слышать, как учительница вздыхает: «Еще один из „Ассистанс“…», но его не задело бы так, что учительница не смотрит на него. В случае ребенка это «несмотрение» означает: «Я хочу, чтобы тебя не было в моем мире». Нелюбовь к этой школе стала формироваться под влиянием складывавшейся вокруг девочки эмоциональной атмосферы. И наоборот.

Культура людей, живущих по соседству, играет важную роль в понимании важности школьного образования. В районах, где всем правят наркотики, преступность становится своего рода адаптивной функцией, позволяя любому заниматься коммерцией. В таких местах школа не является синонимом «удовольствия, получаемого от размышлений», ступенью к последующей социализации или возможностью исправить ошибки родителей. В фавелах Сан-Паулу дети, решившие общаться с танцором или гитаристом, чтобы приготовить спектакль для соседей, очень скоро перестают быть отстающими в школе. Однако их презирают мальчишки, зарабатывающие за один вечер больше, чем их отцы за целый месяц[198]. Для таких детей школа — ничто; значение имеет только флирт со смертью. То, что они научились любить смерть, придает им экстраординарную смелость и сокращает их жизнь. Ну и пусть! Необразованные, признающие исключительно право сильного, они обожаемы другими ребятами и ловят на себе восторженные взгляды девчонок. Они не боятся взрослых, много зарабатывают и ярко вспыхивают перед смертью.

Подобная культура «живущих по соседству» способствовала возникновению нового феномена: исключению из нее бедных белых! Богатые белые уже несколько поколений подряд живут в красивых кварталах, а их дети посещают школы, дающие возможность получить хорошие профессии. В бедных кварталах, расположенных вокруг больших городов (как было замечено относительно недавно), дети иммигрантов (зачастую цветных) лучше адаптируются к местной обстановке, чем дети бедных белых из тех же кварталов. Сам факт — быть ребенком иммигранта — достаточно болезненный стимул, однако он придает смысл обучению в школе и силу гордиться собой. Вплоть до начала 1970-х гг. дети армян и евреев, в какой бы новой культурной среде они ни оказывались, демонстрировали впечатляющие школьные результаты — несмотря на материальные трудности. В 1980-е и позднее к ним присоединились азиаты и антильцы.

Бедные белые из этих же кварталов лишены аналогичных причин смиряться и страдать. Усилия, которые требует обучение в школе, не имеют для них того же значения, что и для иммигрантов, — ведь они родились в этой стране. Иммигрантская солидарность, позитивный настрой, необходимый для преодоления испытаний, успехи детей иммигрантов в школе — все это добавляет интеллектуальному и социальному краху белых бедняков оттенок дополнительного унижения. И тогда они сбиваются в крайне агрессивно настроенные и презирающие всех и вся банды, полагая, что, проявляя крайнее насилие, смогут отомстить за стыд, который испытывали, ощущая себя ничтожными, — они, подлинные хозяева!

Иммиграция не является препятствием школьному обучению, даже напротив[199]. Многочисленные интеллектуалы часто воспитаны бедными, необразованными родителями, восторженное обожание которых они пронесли через всю жизнь, — как об этом рассказывают Камю и Тахар Бенжеллун. Главное препятствие учебе — процесс декультурации, протекающий в тех кварталах, где в почете архаичная жестокость и эротизация смерти. В подобном контексте переносимая, а главное — наблюдаемая своими глазами жестокость провоцирует неуправляемые эмоции, приводящие к травматическим разрывам. В культурах предместий почти 20 % неполных семей, где ребенка воспитывает бедная, заваленная работой мать, неспособны защитить своих детей. Более 30 % тех, кто долгое время сидит без работы, лишают детей возможности восхищаться отцами. Отсутствие культурных ритуалов — например, необходимости прилично одеться, чтобы пойти в кино с друзьями, или вступить в жаркие обсуждения, обычно возникающие после просмотра какого-либо спектакля, снижает саму возможность дружеских встреч. В таком социокультурном контексте коварно подкрадывающиеся, но явные травмы следуют чередой[200]. В сообществах, отказавшихся от ритуалов, чувство страха и депрессии возникает гораздо чаще, чем в бедных, но образованных группах[201].

В среде, где спасение возможно лишь благодаря образованию, неудачи в школе порождают отчаянный стыд. Жан-Люк умирал от стыда, потому что провалился на вступительных экзаменах в старшую школу. «Я — хуже, чем дерьмо», — говорил он мне, избегая смотреть в глаза. Но в культуре, не предполагающей других путей спасения, кроме как соблюдения семейных традиций, стыд возникает именно от осознания своего нежелания соблюдать эти традиции. В квартале Дерб Галлеф, Касабланка, принято гордиться собой, если посвящаешь себя семье. Там не стыдно продавать мелкие предметы, чтобы накормить родных. На нечетко очерченной территории живут примерно 20 тысяч человек — в основном внутренние иммигранты, выходцы из Беррешида и Деруа; там придумали спать на матрасах, которые кладут поверх досок, и торговать старыми книгами, часами и рыбой. Мужчины и женщины, попавшие в этот мир, гордятся тем, что посвящают работу своей семье[202]. «Я первый год изучаю право в Университете Хасана II и имею диплом бухгалтера Института Гете. Мой отец болен. У меня четверо младших братьев и три сестры. Я счастлив торговать мебелью» Или другое мнение: «Мой отец подарил мне эту лавочку. И было бы унизительно от нее отказаться. Я предпочитаю работать на рынке, а не в компании, куда я мог бы устроиться IT-специалистом».