Элнет - Сергей Григорьевич Чавайн

там даже васильки не цветут, а зеленеет лишь один полевой хвощ…

Солнце понемногу закатилось за гору. По тропинкам, проложенным среди ржи, женщины потянулись с поля в деревню. Они спешат, чтобы успеть приготовить ужин, загнать во двор скотину. Раньше и Чачи приходила с поля пораньше, чтобы управиться по хозяйству. «Ты молодая, — говорила мать, — ноги у тебя резвые, иди-ка, а я пока еще несколько снопов сожну». Как-то теперь будет мать справляться в страду одна? Пошла ли она сегодня с Япушем жать? Не приключись с Чачи такой беды, она бы тоже сейчас была на полосе… «Боже, боже, за что ты послал мне такую судьбу? Зачем я только родилась на свет?!»

Догорел закат, пастух давно пригнал стадо в деревню, все жнецы уже возвратились с поля, а Чачи все сидела у окна.

Сгустились сумерки. Смолкли на улице голоса. Деревня заснула. И только далеко, на горе, кто-то наигрывал на свирели грустную мелодию. Эта мелодия наполняла сердце какой-то необъяснимой тоской. У Чачи из глаз потекли слезы…

В соседней комнате, кашлянув, глубоко вздохнул Григорий Петрович, скрипнула кровать, и снова все стихло. Чачи посмотрела в глубину комнаты. Темно. Тихо… Лишь стенные часы покачивают своим длинным маятником и словно приговаривают: «Иди сюда, иди сюда». Тягостное чувство страха, какое испытывает человек в ночной тишине большого чужого дома, охватило Чачи. Наверное, сама тишина вселяет в сердце страх: так и кажется, что в каждом углу, в каждой щели кто-то тебя подстерегает…

Чачи встала.

«Почему так долго спит Григорий Петрович? Зажечь бы лампу… Где у него лежат спички?»

Она приоткрыла дверь в кухню. Там было еще темнее, еще страшнее.

Чачи попятилась, закрыла дверь и вошла в спальню.

— Григорий Петрович, — тронула она его за плечи, — вставайте…

— А? Что? — спросонок спросил он. — Зачем вставать?

— Григорий Петрович, я боюсь…

— Чего же ты боишься, Чачи?

Григорий Петрович в темноте коснулся руки Чачи. Рука была мягкая, горячая… Словно электрический ток пробежал по его телу… Он притянул Чачи к себе, крепко обнял и поцеловал в губы.

У Чачи перед глазами поплыли голубые и розовые круги, сердце тревожно и радостно замерло, ее охватила какая-то сладкая истома.

Чачи забыла и свое горе, и мать с отцом, и Макара Чужгана, и любимого своего Сакара — все забыла и обвила рукой шею Григория Петровича…

2

Александр Чужган с Яшаем объездили все окрестные дороги, останавливали и расспрашивали каждого встречного, заехали на стекольный завод — Чачи нигде не было, она словно сквозь землю провалилась.

«С горя да с испугу кабы не сотворила чего над собой. Один бог знает, что взбредет девке в голову…» — в страхе думает Яшай, и по его спине пробегает озноб. Теперь он кается, ругает себя, что выдал дочь замуж за Чужгана.

Когда-то бабка рассказывала ему одну историю, которую слышала от знакомого рыбака.

Этот рыбак жил в Аркамбале. Рыбачил он на Элнете зимой и летом и однажды, расставляя морды, задержался на реке допоздна. Наступила ночь. Ночь летом короткая, теплая. Рыбак не стал разводить костра и улегся спать под черемухой. Успел ли он заснуть, нет ли — только вдруг слышит свадебную песню. Немного погодя с элнетской горы спускается к реке большой свадебный поезд. В кибитке сидит девушка-красавица.

Остановилась свадьба на мосту. Девушка вышла из кибитки и запела!

Ветер веет над землею,

Шевелит в лесу листвою.

Средь лугов Элнет течет,

Извивается — течет.

Нынче белые цветы,

Не успев расцвесть, повянут.

Молодая моя жизнь

Раньше срока оборвется…

Пропела девушка песню и бросилась с моста в Элнет. Как только сомкнулась над нею вода, вдали пропел петух лесника — была ровно полночь. И сразу же исчез весь свадебный поезд…

Этому рассказу рыбака бабка всегда давала свое объяснение:

— Давным-давно один шайринский мариец насильно выдал свою дочь замуж в Тумеръял, за Элнет. Но когда свадьба ехала через реку, девушка прыгнула в омут. Превратилась она в русалку и теперь каждый год в день своей свадьбы выходит по ночам из воды и поет эту песню…

«Как бы Чачи так не сделала, упаси бог!» — думает Яшай.

Александр Чужган и Яшай вернулись в Лопнур лишь к вечеру. Не успели они закрыть за собой ворота, как откуда-то появилась Чужганиха и накинулась на Яшая:

— Крысы голые! Нет у вас стыда! Как у тебя хватило совести сюда явиться! Мало того, что твоя дочь нас опозорила, так еще ты приперся! Убирайся отсюда, видеть не могу твою харю!. Нечего сказать, хорошую вырастил дочку: мужа изувечила и сама убежала! Ой, боже, боже, я и не слыхала про таких распутниц…

— Ты, сваха, сначала выслушай, а уж потом ругайся. Я свою дочь ничему плохому не учил. Я сейчас другого боюсь: как бы она чего-нибудь над собой не сделала.

— Да пропади она пропадом! Пусть твою дочь бог накажет, пусть земля ее возьмет!

Услышав такие слова, Яшай, уж на что был смирный мужик, не стерпел, закричал не помня себя:

— От меня моя дочь никогда не пряталась! Я ее по-человечески, как подобает, проводил со двора вместе с твоим сыном. За мной нет никакой вины. А если ваша сноха сбежала от вас, так в этом вы сами виноваты.

— Сноха, говоришь? Не сноха нам твоя дочь! Я ее теперь и на порог не пущу!

— Ну что ж, коли так, отдавайте ее сундук. Пусть она, дома живет.

Старик Чужган, который до сих пор безмолвно стоял в стороне, вмешался в разговор:

— Ни одной тряпки не отдам, еще с тебя взыщу… Все ваше барахло не стоит того, что мы потратили на свадьбу.

Эти слова еще больше раззадорили Яшая:

— Вы, вы виноваты! Из-за вас пропала Чачи!

А Чужганиха разошлась пуще прежнего:

— И сам ты жулик! И дочь твоя бесстыжая! У вас там, за Элнетом, ни одного хорошего человека нет!

Дальше Яшай слушать не стал. Махнув рукой, он вышел с Чужганова двора и по тропинке пошел в Кудашнур, к деду Левентею.

Узнав, какой оборот приняло дело, Левентей и его жена встревожились.

— Как же так? Ведь Чачи всегда была такой разумной девушкой! — сказал дед Левентей.

— Долго ли чему-нибудь случиться, — сокрушалась Левентеиха. — Вон и с Сакаром беда стряслась… Боже, боже, вот несчастье-то…

Когда дед Левентей узнал, что Сакара забрали, он сначала подумал, что, наверное, парень убил лося и попался лесникам. Но потом по