Ошибка Клео - Лола Лафон

Годы смазали точную хронологию событий. Прошлое – размытый пейзаж под моросящим дождем, его картография спрятана между страницами голубой школьной тетради, засунутой под супружескую кровать вместе с номерами Elle.

От силы десяток страниц, заполненных именами и датами, отчеркнутыми по линейке:

Ее избранницы.

У тебя есть чутье.

С вечера у нее пересохло во рту, внутренности выкручивало, внизу спины пульсировал ком боли. Пора с этим покончить. Пусть ее судят и накажут.

Долгие годы она спешила перейти на другую сторону улицы, а то и вовсе повернуть назад, если ей казалось, что она заметила члена комиссии, того, кто очень важен для твоего будущего.

Долгие годы у нее сжималось горло, стоило ей услышать определенное слово или почувствовать тот самый аромат. Фригидная. «Опиум». Подарок.

Долгие годы она вздрагивала от любого пристального взгляда – в метро, в автобусе, на дне рождения, в магазине, на родительском собрании, – боясь быть узнанной. Ты, случайно, не училась в коллеже Жана Масе?

Никто не мог остановить этот мучительный монолог, его металлический скрежет у нее в голове; никто не мог начать рассказ с самого начала, объективно изучить все факты и отпустить ей грехи – или покарать ее, – но поставить во всей этой истории финальную точку.

Эта история стала занозой, вокруг которой за долгие годы наросла новая плоть. Образовалась розовая подушечка, мягкая и прочная. Это инородное тело перестало быть чужим; теперь оно принадлежало ей, надежно удерживаемое пучками мышечных волокон, и с годами почти не менялось.

Муж и дочь открыли перед ней путь, по которому она с благодарностью пошла. Путь блестящий и гладкий, похожий на атласную ленту, состоящую из точно просчитанного переплетения нитей основы и нитей утка. Клео неустанно работала над тем, чтобы он всегда оставался таким же гладким, скрупулезно выдирая мельчайшие частички занозы. Она никогда не позволяла себе расслабиться.

Комнату залил солнечный свет, агрессивно-белесый, сделавший слепым экран компьютера. За окном покачивался тополь, и его шелест напоминал звук медленно сминаемой шелковой бумаги. Настал ноябрь, но осень не спешила вступать в свои права, и утренняя теплая сырость тянулась до вечера. Цветы на балконе подвяли и скукожились; муж и дочка отчитывали ее, как ребенка: то ли она их залила, то ли, наоборот, засушила; все у нее портится – и растения, и специи, забытые в глубине кухонного шкафа.

Объединенные ботаническими познаниями, они, натянув розовые резиновые перчатки, дружно что-то подрезали и выпалывали сорняки, а она потом убирала за ними мусор на балконе и посмеивалась: я ваша подручная, чернорабочая. Они оба знали массу вещей, которые она была не в состоянии запомнить: когда сажать георгины, как приготовить бешамель без сливочного масла, в каком кухонном ящике лежат ножницы, когда лучше покупать билеты на поезд, чтобы воспользоваться самым выгодным тарифом, как называется первый том «В поисках утраченного времени». Союз Люси с отцом ее умилял. Они четко распределили между собой роли: мужу досталась кулинарная слава за суфле с морскими гребешками и утопающий в цветах балкон, а ей – былая слава, заархивированная в Национальном институте аудиовизуальных материалов и на видеокассетах, хранящихся в обувной коробке.

«Слава», из которой она старательно вычистила один эпизод, подобно тому как диктатор стирает с официальной фотографии фигуру изменника.

Ее дочь в первый раз сказала «мама», ткнув пальчиком в экран телевизора. Малышка требовала снова и снова показывать ей коллекцию записей, запечатлевших появления Клео на телевизионном экране с 1990-го по 1999-й год.

Реклама воды «Эвиан»: вторая танцовщица справа в коротком белом платье-трапеции – мама! Рыжая танцовщица с прической каре, порхающая между столиками парижского кафе, в рекламе фирмы Guess – это мама! Запись передачи «Звезды-90»: в черных шортах, третья слева за спиной Милен Фармер, – мама, мама! Дочка с первыми нотами начинала стучать ножками в такт музыке и наизусть выучила припев песни: «Все пропало, мои идеалы, мои слова…» Дочка всегда ее узнавала. В белокуром парике. Загримированную под гейшу, в кимоно, с гладкой прической и челкой до глаз. В образе супергероини, с темными кудрями, в диадеме «Чудо-женщины». В группе из двадцати танцовщиц Люси безошибочно выделяла ее, указывая пальчиком: «Вот ты!»

Клео представила себе, как объявит мужу и дочери: «Я должна кое-что вам рассказать».

Увидит ли она на их лицах то же укоризненное выражение, какое появлялось, когда они находили в глубине холодильника забытое заплесневевшее блюдо?

Отразится ли на них смена эмоций: удивление, недоверие, отвращение – именно в этом порядке? Или они пожалеют тринадцатилетнюю Клео?

Но на какое снисхождение она могла надеяться, если никогда ни словом не обмолвилась о случившемся, храня образцовую верность Кэти? Она хранила ее больше тридцати лет.

Я должна кое-что вам рассказать.

Слишком легко взять на себя роль жертвы.

Лоранс OK среда 12 апреля 14:00. Натали OK среда 19/26 апреля 14:00.

Она никогда ничего не расскажет об обедах, о том обеде.

Пальцы, насекомые, расслабься…

Их отвращение. Ее стыд.

Она объяснит, не пытаясь оправдаться, не ссылаясь на неблагополучие семьи, что пыталась защититься, как могла, что она делала то, что ей велели делать. Велели? Или предлагали: только если ты согласна, Клео.

Мелкая предпринимательница в возрасте тринадцати лет, шести месяцев и трех дней в окружении просительниц.

Возможно, свидетельница 0.2 из статьи в «Либерасьон» – одна из них; она не забыла Клео – разве она могла ее забыть? Она даст интервью и уверенно укажет на виновницу: это ты, Клео.

Паула, присутствовавшая на обедах, эта «незаменимая помощница» Кэти, может, она стала свидетельницей 0.1? Или до Паулы была другая Паула? Которая записывала в тетрадку имена, как это делала Клео. Образ, повторенный до бесконечности.

0.1 – источник смертоносного вируса. 0.1 – печальная королева стада безымянных дурочек. 0.1 – первая среди Избранных. Фаворитка. Приводной ремень механизма, жертва и преступница, мученица и палач. Она годами твердила этот монолог.

«Это ты! Правда, мама?»

В начальной школе на вопрос «профессия матери» ее дочь радостно отвечала: «Танцовщица». Эта полуправда (Клео бросила танцевать, когда Люси исполнилось четыре года) позволила ей обзавестись целой стаей поклонников: вплоть до шестого класса некоторые из ее одноклассников удостаивались чести посетить их квартиру, превращавшуюся в музей. С самодовольной пресыщенностью экскурсовода Люси открывала шкаф матери: это колготки из лайкры, а это специальный синтетический комбинезон для разогрева мышц. Она держала на вытянутых руках наряды в серых чехлах. Вот это расшитое бисером платье Клео подарили после съемки клипа группы Niagara. Дочь не называла имена участников группы, потому что они не казались ей такими уж знаменитыми, как и ушедшая со сцены Пола Абдул, как и Асе of Base. Дочь умело строила рассказ о ее карьере, никогда не упоминая о престижных, но провальных кастингах (Анжелен Прельжокаж отказал ей, потому что ей не хватало классической балетной техники, а менеджер Принса нашел ее недостаточно «выразительной», чтобы выступать у певца на подтанцовках). Люси рассказывала о долгих часах репетиций перед трехминутным выступлением, завершавшимся словами Мишеля Дрюкера: «Танцовщицы покидают сцену».