Контрразведка. Тайная война. - Николай Лузан

Но долго Иванов не грустил. При таком начальнике, как Скалов, ему не пришлось убиваться на службе. Боявшийся не только маршальской, но и собственной тени, тот, не желая портить себе жизнь и наживать лишних врагов, закрывал глаза на «работу» своего помощника и старался как мог гасить недовольство подчиненных, прорывавшееся порой на партийных собраниях. Иванов, предоставленный самому себе, находился «в свободном поиске» оперативной информации и кандидатов на вербовку.

На светских раутах и во время ритуальных приемов в посольствах, где требовалось твердо знать свой последний стакан и не забывать подлить в бокал другим, чтобы с развязавшегося языка снять разведывательную информацию, он чувствовал себя как рыба в воде. Для рутинной, черновой работы годились «ломовые лошадки» — бывшие ротные старлеи и капитаны.

София — это, конечно, не Париж. Однако Иванов и здесь нашел для себя благодатное, но далеко не разведывательное поле. Легкий и приятный в общении, щедрый и хлебосольный, тем более за казенный счет, он, после того как жена уехала рожать в Москву, быстро нашел таких же, как сам, ловеласов. Информация, получаемая от них, с большим трудом тянула на разведывательную. Ее скорее можно было отнести к слухам и сплетням, распространявшимся около высшей политической тусовки, но Скалов молча глотал его докладные. Прошло время, и Иванов вскоре перестал заниматься даже этим.

Пришедшего на смену Скалову генерал-майора Кизякова и вовсе не интересовали оперативные комбинации и разведывательные операции. Он специализировался в ином направлении. Бывший выпускник Института физкультуры оказался в рядах военных разведчиков не потому, что обладал выдающимися способностям, которым мог позавидовать хваленый Бонд, а исключительно по протекции. В то время как возможные будущие Зорге убыли в Монголию, его тесть — большой партийный босс — вместо тесного и пропахшего потом спортзала нашел ему место получше.

На посту военного атташе в Болгарии генерала Кизякова больше занимало состояние собственного кармана, а также то, как лучше ублажить начальников в Москве. Основными объектами его «разведывательных» устремлений стали столичные магазины и антикварные лавки. В лице Иванова он нашел достойного помощника.

При такой поддержке тот быстро пошел вразнос. К тому времени у него окончательно разладились отношения в семье. Мало того что жена после родов отказалась покинуть Москву, так еще доброжелатели накапали о его амурных похождениях в Софии. После разговоров с ней телефон еще долго шипел, словно раскаленный утюг. Не остался в стороне от конфликта и отец оскорбленной дочери. Он смотрел волком на непутевого зятя и грозился «сослать его из Софии туда, куда Макар телят не гонял».

Все это действовало Иванову на нервы. Выход из положения он искал в пьяных загулах и шумных компаниях. О его похождениях были наслышаны в аппарате атташе. Сотрудники с возмущением говорили о «недопустимости подобного образа жизни для советского разведчика» не только на партийных собраниях, но и в ходе служебных совещаний. Кизяков, не желая выносить сор из избы, старался как мог гасить волну недовольства и с нетерпением ждал окончания срока командировки Иванова, но так и не дождался. Тот в конце концов сорвался и подложил большую свинью не только себе, но и Кизякову.

В очередной раз под предлогом налаживания оперативно значимых контактов Иванов отправился на встречу. На загородной даче собралась веселая компания сынков болгарских партийных боссов. Вино лилось рекой, столы ломились от закусок, а глаза разбегались от соблазнительного вида пышногрудых и длинноногих красавиц. На одну из них Иванов положил глаз. Через несколько минут разговора они уже были накоротке. Весь вечер и ночь он провел с ней. Его привлекли не столько ее женские прелести, сколько возможность добиться очередной победы — в этот раз над внучкой «выдающегося политического деятеля Болгарии».

Эта победа вышла ему боком. Подвели Иванова собственный язык и не дремавшая болгарская контрразведка. В результате о ней узнали не только в аппарате атташе, но и на самом верху в Москве. Советские партийные боссы разразились громами и молниями. Иванов позволил себе неслыханную дерзость: без санкции руководства покусился на «святое партийное наследие братской страны».

Кара последовала незамедлительно. Из аппарата военного атташе Иванов вылетел, как пробка из бутылки с закисшим вином. На сборы ему дали 24 часа.

В Москве его назначили на «тупиковую» должность — перебирать бумажки и чахнуть до пенсии в информационном подразделении центрального аппарата ГРУ. В довершение ко всему жена и рассвирепевший тесть не желали больше видеть блудного мужа и зятя и не пустили даже на порог. Потеряв семью, а вместе с ней дом, Иванов вынужден был скитаться по съемным квартирам.

По вечерам он возвращался в свой холостяцкий угол и от тоски готов был выть на стены. От него отвернулись все. Надеяться было не на кого. Маршал приказал навсегда забыть о нем. Накопившуюся горечь и обиду Иванов топил в стакане. О статье «оперативные расходы», на которые государство не скупилось для разведчиков, чтобы они добывали ценную информацию, и которые он раньше, не стесняясь, пускал на себя, пришлось забыть. Теперь ему оставалось только кусать себе локти.

Тем временем и сама жизнь в Москве становилась не сахар. Генсек ЦК КПСС Л. Брежнев, в начале своего правления попытавшийся навести глянец на изрядно потускневший облик грядущего коммунизма, вскоре утомился и, как говорится, «лег на должность». Наступила эпоха застоя.

Страна вместе с дряхлеющим Генсеком и Политбюро ЦК КПСС все глубже погружалась в болото всеобщего дефицита. Власть коммунистической партии трансформировалась во власть ее гигантского аппарата. Окрепнув и осознав свою силу, этот административный монстр, поглядывавший за бугор и в глубине души завидовавший жизни чиновников на Западе, принялся исподволь строить себе мостик в счастливое капиталистическое будущее.

В дремучей сибирской тайге последние романтики продолжали еще прокладывать БАМ — эту магистральную дорогу в коммунизм, а в Кремле потерявший всякое чувство реальности генсек едва успевал принимать одну награду за другой. И хотя от них за версту несло самой настоящей «липой», ореол величия все сильнее кружил ему голову. И чем тяжелее становился «иконостас» на груди Брежнева, тем скуднее выглядели прилавки магазинов. Магическое слово «дефицит» стало главным в эпоху застоя. В то время, когда основная часть «партийной и беспартийной массы» ломилась за ним в бесконечных очередях, вожди купались в вызывающей роскоши.

Окончательно выжившее из ума Политбюро ЦК КПСС не умолимо приближалось к своей интеллектуальной и физической смерти. Вместе с ним стремительно разлагался партийно-бюрократический аппарат. Не стали исключением и органы государственной безопасности, все более скатывавшиеся с позиций защиты государства к обслуживанию личных, групповых и корыстных интересов крупных и мелких партийных деятелей. Метастазы идейного и духовного разложения поражали карьеристов и так называемых блатников, оказавшихся на службе по протекции или благодаря наличию высокопоставленного родственника. Конец 1970-х — начало 1980-х годов ознаменовались для отечественных спецслужб небывалым ростом предательства в их рядах.