Без помощи вашей - Роман Евгеньевич Суржиков

дна смущения, или способен смутиться еще больше. Оказалось, вполне способен — механик вжал голову в плечи наподобие черепахи и раза четыре облизнул губы прежде, чем выдавить:

— Умоляю, простите меня, милорд! К сожалению, у меня было очень мало опыта обращения с лошадьми… Будьте так великодушны, смилостивитесь и велите послать людей… Ну, чтобы поймали и вернули его, понимаете?..

— В горах есть волки, милорд. Они остерегаются приближаться к нам, но рыщут около, — задумчиво произнес Томми и поглядел на запад, куда, по всей видимости, ушел жеребец. — Взгляните, милорд…

Эрвин присмотрелся. Милях в трех от лагеря над тропою кружили грифы. Выписывали кольца в опасной близости к скалам, то и дело опадали вниз, теряясь из виду, но вскоре снова всплывали и принимались кружить на распластанных крыльях.

— Внизу пируют волки, милорд, — пояснил Томми. — Грифы пытаются урвать свой кусок, а серые их отпугивают.

Луис схватился за голову и вскричал:

— Бедный, бедный мой малыш! Боги, какая страшная гибель ждала тебя по моей вине! Я — глупейший из смертных…

Его горе было столь искренне, что Эрвин испытал некоторое сочувствие. Томми, напротив, позабавился:

— Будешь ты теперь, Луис, сам себе служить конем. Потащишь на спине свою треногу. Гляди, как бы и тебя волки не сожрали.

— Как же?.. — воскликнул Луис, испуганно выпучив глаза. — Как же мне идти пешком? Ведь у меня угломер, линейки, карты, отвесы! И это вдобавок к моим личным вещам. Как же все это донести на себе?

Томми не удержался от смеха:

— Бедняга! Угломер тебе тащить тяжело! А не пробовал отшагать сотню миль, неся на себе два щита — свой и господский, — две кольчуги, два копья, топор, охотничий лук, да еще фунтов десять жратвы? Вот тогда бы…

— Томас, — оборвал его Эрвин, грей умолк. — А с вами, Луис, не знаю, что и делать теперь.

— А не найдется ли… простите меня, милостивый лорд, но не найдется ли при отряде… еще одной, лишней лошади?

Томми хохотнул, но воздержался от комментариев. Вообще-то Луис прав: трое из кайров отряда взяли с собою по паре лошадей. Так поступил и сам Эрвин — с ним был вороной Дождь и игреневая красавица Леоканта. Однако те, кто мог позволить себе второго коня, были знатнейшими участниками эксплорады, и лошадей держали подобающих — ценою от сотни золотых. Кто захочет отдать такое сокровище рассеянному недотепе!

— Поедете верхом на осле, сударь, — решил Эрвин.

— Не знаю, как и благодарить вас, милорд! — воскликнул Луис, прижав руки к груди.

Полдня воины забавлялись от души, глядя на то, как конопатый блондин пытается поладить с осликом. Чтобы убедить животное двигаться в нужную сторону, Луис применил все возможные средства, начиная от нежных уговоров и поглаживаний по загривку, заканчивая шантажом, взятками и призывом страшных проклятий на головы всей родни ишака по материнской линии. Серый упрямец никак не мог взять в толк, с чего вдруг на его спину взгромоздилось двуногое беспокойное животное, если прежде там мирно дремали тюки с поклажей. Эта перемена долго не укладывалась в мировосприятие осла. Он испробовал ряд путей выхода из ситуации: стоял на месте, разворачивался поперек тропы, подобно маятнику качался из стороны в сторону, ревел так, что закладывало уши, а в качестве крайнего средства садился на задницу. Суровые воины хохотали, даже Эрвин присоединился к ним, несмотря на кашель. Кайр Джемис сказал ему:

— Благодарю вас, милорд, за забаву. Прекрасное решение — усадить Луиса на осла. Ему там самое место.

Эрвин улыбнулся было в ответ, но встретил холодный, без тени усмешки взгляд кайра.

К обеду Луис сумел найти с осликом общий язык и вполне сносно управлял им без посторонней помощи. Однако с его репутацией было покончено. Механик сделался посмешищем. Никто больше не расспрашивал его о туннелях и мостах. Если кто из воинов и обращался к Луису, то лишь затем, чтобы справиться о настроении и здоровье его племенного скакуна.

Миновало две недели со дня отправки, и эксплорада вошла в ту часть Кристальных гор, которую толком никто не знал. Приходилось ориентироваться по карте. Составленная больше века назад, карта не баловала точностью. Тропы, отмеченные на ней, оказывались завалены и непроходимы; очертания горных склонов иногда настолько отличались от своего изображения, что сложно было понять, в каком месте находишься.

Луис Мария принялся исправлять карту. Старательность не позволяла ему наносить объекты «на глаз». Прежде, чем нарисовать поверх карты линию, он почитал делом чести спешиться и произвести замеры, проверить стороны света, сосчитать количество шагов до соседнего ориентира, чтобы уточнить масштаб карты. Эрвин полагал, что невозможно двигаться медленнее, чем они шли прежде. Луис убедил его в обратном. Отряд сделал больше десяти остановок и прошел за день три с половиной мили. Эрвин прикинул, что такими темпами они не вернутся в Ориджин даже к будущей весне, и отнял у Луиса карту.

— Я сам займусь исправлениями карты, — объявил лорд, — а вы делайте замеры, которые нужны для рельсов, и говорите мне числа.

Эрвин кое-что помнил о картографии из Университета — весьма смутно, надо заметить. Но особенной точности, по его мнению, и не требовалось: сто лет никто не заходил в эту часть гор, и еще сто лет не зайдет. Эрвин изображал скалы, тропы, ущелья, чувствуя себя скорее художником, чем ученым. Он заботился прежде всего о том, чтобы очертания рельефа выглядели красиво, и, надо сказать, вполне преуспевал в этом. Карта, созданная Эрвином, не слишком превосходила точностью прежнюю, зато на нее определенно было приятнее смотреть.

Увлеченный делом, Эрвин начал понемногу забывать о простуде. Именно так — забывать. Пряные отвары, которыми каждый вечер потчевал его лекарь, не приносили никакого облегчения — от них только клонило в сон. Не больше толку было и от той смердящей дряни, которую Фильден втер в грудь Эрвину. Молодой лорд провел тогда всю ночь без сна: зелье, кажется, пропекло насквозь кожу, ребра и легкие, и подбиралось к позвоночнику; а кашель все равно не унимался. «Дайте срок, милорд. Всякому снадобью нужно время, чтобы подействовать», — утешал лорда Фильден. Снадобье начало действовать, когда Эрвин увлекся картой и перестал обращать внимания на боли. Медицина — странная наука. Умный человек не станет принимать ее всерьез.

Отряд теперь двигался быстрее, с редкими остановками, с каждым днем удаляясь от Первой Зимы на пятнадцать-двадцать миль. Места вокруг становились все более дикими.