Просто Маса - Борис Акунин

— Золотые серьги и прочее награбленное ты, само собой, отдал оябуну, да? — мягко поинтересовался Маса, отлично зная, что такого быть не могло. «Урага-гуми» —  клан не из уважаемых, но все-таки не мародеры. Трёхбровый и его дружки несомненно оставили добычу себе, а это ужасное нарушение Никёдо, тут отрезанным пальцем не отделаешься.

Ага, заморгал!

— Пойду к Ураге-сан и всё ему расскажу. Тебя и твоих подельников выпрут с позором. И никто, ни один клан, даже на какой-нибудь паршивой Окинаве вас не примет. А всякий честный якудза будет плевать тебе в рожу. Еще заставят татуировки содрать, а это очень, очень больно —  с удовольствием стал перечислять разные ужасы Маса.

— Кончай болтовню! Стреляй! На том свете все равно! — крикнул якудза.

— Выстрелить-то я выстрелю, но к оябуну потом все равно схожу. Чтобы клан не начал мне мстить. Объясню за что я тебя прикончил. И покажу письмо от клана «Хиномару», в котором описываются твои подвиги. Сандаймэ Тадаки написал, собственной рукой. Засунут твой труп в мешок и отнесут под забор Подкидного Храма. Но даже с шлюхами тебя не похоронят, а выкинут на помойку. И все потом будут говорить, что Трехбровый был вор, надувавший своих.

Вот как нужно разговаривать с японскими бандитами, с удовлетворением подумал Маса, видя, как бледнеет гасира.

— Если отвечу на твой вопрос, отпустишь? — глухо спросил Трехбровый.

Вот это был разговор уже не японский, а вполне западный. Как все-таки упали нравы якудзы!

— Где девочка? Почему ее сегодня не продали на аукционе? Говори правду — или я оттащу тебя к оябуну.

Шмыгнув носом, Трехбровый стал рассказывать.

— Вчера мы привели из Иокогамы восемь девчонок. Семеро пошли своей охотой, а эту я решил забрать потому что очень уж красивая. Думал, уйдет за большие деньги, но она оказалась бракованная. Оябун велел даже не выставлять ее на продажу.

— Почему?!

— Так она же ни бельмеса по-японски не знает! Только по-английски лопочет! Кому нужна шлюха, не способная спеть песню или проворковать: «Как вы прекрасны без хакама, господин»? Откуда же мне было знать, если с виду она нормальная японка?

— Где девочка сейчас?

— Еще утром ее сплавили в Синдзюку. У нас там, за городом, теперь филиал. Оябун говорит: хорошее место, с большим будущим. Потому что...

— Плевать мне, что говорит твой оябун! Кому отдали девочку?

— У нашего гуми в Синдзюку есть один клиент, фамилия его Кикуи. Берет совсем молоденьких девок, которые смазливые, но почему-либо не годятся в шлюхи — тупые совсем или бездарные. Он делает «новые сюнга»: это как старинные непристойные картинки, только не рисованные, а фотографические. Они хорошо идут. Четверть доходов Кикуя отдает нам.

Бедная Глэдис попала в лапы к порнографу!

— Как его найти, этого Кикуя?

— Где ему быть? Наверно дома сидит. У него там же и студия. Синдзюку ведь не разрушен, там очень твердая земля.

— Он девочек только фотографирует? — хмуро спросил Маса.

— Сначала дрессирует, как собачек.

Нужно как можно быстрей вытащить ребенка из этой клоаки, сказал себе Маса.

— Давай адрес!

— Адреса не знаю. От железнодорожной станции Синдзюку нужно по улице Касю пройти два квартала на запад, потом повернуть в северную сторону, через пустырь...

Маса слушал, запоминал, а сам решал, что ему делать с этим плохим человеком, исчерпавшим свою полезность. Раньше не колебался бы — прикончил, и дело с концом. Потому что придерживался концепции, гласившей, что чем в мире меньше грязи, тем мир чище. Но во время русской гражданской войны все считали друг друга грязью и чистили мир, чистили, а он становился только грязней. Наверное, чистота достигается какими-то другими способами. Надо будет об этом на досуге поразмышлять.

Дослушав, Маса сказал:

— Убивать тебя я не буду. И к оябуну не пойду. Потому что уговор есть уговор. Но когда восстановится Порядок, до тебя доберется полиция за убийство верного слуги Сабуро. Можешь не сомневаться. А это тебе за серьги.

Он взял мерзавца за ухо, вывернул и половинку оторвал. Было немного трудно, но приятно. Трехбровый громко завопил. Все-таки он был не настоящий якудза.

— Будешь теперь Трехбровый, но Одноухий, — объяснил Маса на прощанье, когда крик стал немного потише.

Охо-хо, думал одинокий ронин, быстро идя по пустой улице. Тащись теперь на другой конец темного разрушенного города, а ведь мне не пятьдесят лет!

Однако надо было поспешать. Девочку отправили в Синдзюку еще утром, а уже глубокая ночь. Трехбровый сказал, что порнограф девочек «дрессирует, как собачек», — вряд ли ходить на задних лапах.

Тяжело вздохнув, Маса перешел на мерную рысцу. Хоть ему было и не пятьдесят лет, но бежать так он мог долго.

Одинокий ронин рысил по печальным улицам, освещенным печальной луной. Повсюду — в районе Асакуса, в Нихонбаси, в Канда — вокруг были лишь развалины и пепелища. И вдруг, на широкой площади, открылся вид на совершенно целые стены императорского замка. Приземистая громада древней цитадели стояла несокрушимо, будто сама империя, возникшая два с половиной тысячелетия назад. Взгляду, привыкшему видеть только развалины, зрелище показалось каким-то противоестественным. Еще фантастичней его делала огромная толпа молчащих людей. Они стояли и просто смотрели на стены. Ночью. Посреди выжженной пустыни, в которую превратился Токио.

Им был нужен не император. Все знали, что в столице его нет. Его нигде не было, императора Тайсё. В японских газетах об этом не писали, но каждый знал, что государь — тень человека, что он сумасшедший. Его не выпускали на публику уже года два — с тех пор, как на церемонии открытия парламента император не стал произносить речь, а свернул ее в трубочку и принялся разглядывать депутатов через воображаемый окуляр. Народу нужен несокрушимый замок, неподвластный землетрясениям и пожарам. А кто именно за его стенами и есть ли там кто-то вообще, большого значения не имеет. Что здесь таинственней — замок или народ, еще вопрос. Маса пообещал себе, что поломает над этим голову после, но сейчас нужно было бежать дальше, спасать испуганную девочку с японской внешностью и английской душой. Вот чей мир рухнул еще сокрушительней, чем Токио. Тайфун, пожар и потрясения для Глэдис Тревор не закончились, их неистовство только нарастает. Может быть, прямо сейчас, в эту минуту, гнусный порнограф Кикуи...

Но о том, что может вытворять с бедняжкой гнусный порнограф, Маса себе думать запретил. Вытер с бритой макушки пот, побежал дальше, прочь от заколдованного замка и заколдованной толпы.

Императорский дворец словно прикрыл собой всю западную половину города от беды. Следующий район

Ёцуя сохранился почти полностью: и дома, и ограды. Только в зданиях европейской конструкции растрескались стекла, и, конечно, не работало электричество. Но меланхоличная луна вежливо освещала таблички с названием улиц и кварталов. Правда, Маса плохо знал столицу и больше ориентировался по звездам. О них и стал размышлять, ибо просто так бежать очень скучно.