Потерянные страницы - Пол Ди Филиппо

Конкуренты Кэмпбелла пытались как-то соперничать с ним, но по большей части терпели провал из-за отсутствия ясности видения и установок. К нему никто не мог приблизиться.

Никто в области литературы.

В сентябре 1953-го Кэмпбелла вызвали в Комитет по антиамериканской деятельности по обвинению в «распространении иностранных сказок с целью подрыва американских ценностей». Он отправился туда с улыбкой на лице. Для Маккарти этот месяц стал последним в администрации.

Я никогда ранее не видел, чтобы человека так унизили и растоптали «чистой» метафорой. Вся нация следила по телевизору за слушаниями и, не отрываясь, внимала тому, как Кэмпбелл превращал сенатора в трясущееся желе. Каждое абсурдное обвинение Маккарти парировалось уместным анекдотом или историей из огромного арсенала Кэмпбелла. Подобно современному и в то же время древнему дядюшке Римусу, или Гомеру, или Овидию, Кэмпбелл отражал и высмеивал любой выпад, подходя ко всему с юмором и мудростью. Он, подобно мастеру боевых искусств, уворачивался от удара, нанося ответный. К концу слушаний Маккарти едва мог выразить мысль, а Джо был спокоен как Будда.

Письмо с признанием, найденное рядом с трупом Маккарти, было забрызгано мозгами самоубийцы, но смогло послужить разоблачению вице-президента Никсона, которого судили за государственную измену.

В начале шестидесятых я почувствовал, что колодец моего творчества иссыхает. Я обработал все основные мифы навахо, а другой материал мне не нравился и, по теории Кэмпбелла, не мог нравиться. Не вдохновляла даже Джин, оказывавшая мне знаки внимания, и вскоре я перестал с ней видеться, опасаясь, что за бессилием в одной сфере последует и половая несостоятельность.

Моему застою не помогли даже произошедшие в журнале изменения. Во-первых, Кэмпбелл дал ему новое имя: теперь издание называлось «Ананда: мифическая фантастика, мифический факт», от санскритского «блаженство». На первой странице всегда красовался броский девиз: «Ясный до трансцендентности». Я был против переименования и чувствовал, что исчез журнал, в который я некогда так сильно влюбился. Кэмпбелл начал проповедовать всемирное единение, что хорошо звучало теоретически, но, как мне казалось, не имело практического воплощения. Я все больше переживал по поводу прискорбного состояния моего народа, плетущегося далеко позади основного населения страны.

Затем в журнал влилось много новых писателей, совсем еще детей, таких как Боллард, Дилэни, Желязны, которые выросли на моих произведениях и рассказах писателей моего поколения. Они направили сакральную фантастику, или мифическую фантастику, как они теперь ее называли, в новое странное русло, мне не до конца понятное. Кэмпбеллу как-то удавалось шагать с ними в ногу, чего он хотел и от меня, а я просто не мог.

День, когда я сказал ему, что уезжаю из Нью-Йорка, почти так же врезался в мою память, как и день знакомства в тридцать седьмом, хотя между ними пролегло больше двадцати пяти лет.

— Значит, настало время вернуться в резервацию, Джейк? Не могу тебя винить. В определенный момент человеку нужно восстановить связь с корнями. Ты должен перешагнуть порог дома вместе с приобретенными знаниями и поделиться ими с теми, кто в них нуждается. В любом случае ты еще молод по сравнению с таким старцем, как я. Уверен, у тебя получится все, к чему приложишь руку.

— Давно пора найти применение неприлично большим деньгам, которые ты платил мне все эти годы, Джо. Я собираюсь вложить их в улучшение условий жизни моего народа. У меня далеко идущие планы…

Я замолчал. Больше сказать было нечего.

Мы с Кэмпбеллом пожали друг другу руки, и я ушел.

За столиком Джин сидела молодая девушка, уже не помню, как ее звали. Джин перестала работать секретаршей, как только они с Джо разбогатели. Она отдалась занятию танцами и в тот год постоянно совершала туры. Давно ушел в прошлое гул печатного станка, запах бумаги и типографской краски — типографию «Стрит и Смит» переправили в Джерси, а офис Джо находился в современной многоэтажке в самом центре города. Несмотря на такую разницу, я почему-то чувствовал себя, будто на дворе снова 1937-й, и я стою у истока своей карьеры.

— Не забывай мой адрес, если напишешь что-нибудь новое, сынок, — крикнул мне вслед Джо.

В последующие двадцать лет я и вправду написал три, или десять, или двенадцать рассказов, включая один особенный, посвященный пятидесятилетию журнала в прошлом месяце. На праздновании юбилея я последний раз видел Кэмпбелла. Благодаря пожизненной подписке в Аризону приходили свежие выпуски, и я выборочно читал что-нибудь в каждом, иногда с наслаждением, иногда без. Раз в пять лет я навещал Джо с Джин: делать это чаще не позволяли мои дели и обязанности вождя племени навахо.

Хотя уже исчезло чудодейственное притяжение молодости, которого не вернешь.

Тем более теперь, когда умер Кэмпбелл.

Последней произнесла речь жрица с обнаженной грудью, приехавшая из храма Богини. Я очнулся от задумчивости и вынул платок вытереть слезы. Спускаясь, она бросила в гроб Кэмпбелла сноп кукурузы. Затем поднялись те, кому выпала честь нести гроб, среди них оказался и я.

Джин, с венком Исиды на голове, по-прежнему прекрасная, несмотря на годы, возглавила шествие из церкви Осириса.

Мы несли гроб мимо собравшихся сановников, а телекамеры транслировали похороны для всей мировой общественности. Я, конечно же, узнал главного министра планеты, который проделал длинный путь из Женевы, и императора Китая, который стоял, положив руку на плечо далай-ламе. Все правительство Японии, вместе с сёгуном, стояло неподвижно как бамбук. Я только не разобрал, кто был заливающийся слезами человек с козлиной бородкой: бразильский король или персидский султан.

Мы похоронили Кэмпбелла под большим деревом неподалеку от дома его детства, как он сам пожелал.

Когда все закончилось, я поцеловал Джин, забрался в свой флайер, ткнул кнопку антиграва и позволил автопилоту везти меня домой.

(Написано в соавторстве с Руди Рюкером)

Джек и Нил, расслабленные и свободные, сидят под кайфом на раздолбанных ступеньках лачуги Билла Берроуза в Техасе. Сам Берроуз неподвижно застыл в саду с копией рукописи племени майя на коленях. Сегодня он выкурил уже две сигаретки с марихуаной. Нил чистит коноплю, коробка из-под ботинок набита до отказа. Замедленное время загустело как мед. Вдалеке раздается полуденный свисток — длинный, пронзительный и упорный. Это с фабрики по переработке непищевого животного сырья. Там забивают коров, слишком хилых для корабельной поставки в Чикаго; из них производят свечное сало и консервированное канцерогенное консоме.

Берроуз занимает вертикальное положение, как стрелка хорошо смазанных швейцарских часов.

— Существует прореха, — говорит Билл. — Где-то в нашем измерении — прореха. Какие-то ублюдки проделали дыру. Джек, ты читал «Цвет из космоса» Лавкрафта?